Дальнейшие похождения Остапа Бендера
Шрифт:
— Дальше, Шура, дальше, — с нескрываемым любопытством смотрел Остап на своего бывшего бортмеханика «Антилопы».
— Давай шагай, шагай, — повел меня милиционер, — в участке разберемся. — А я ему плаксиво-жалобно: — Дяденька, да я же не хотел…
— Иди, иди, нашел себе дяденьку, — засмеялся легавый, держа меня за локоть. — Уж больно лицо мне твое знакомо, видать уже не раз к нам приводился, а?
И тут, поверите, Остап Ибрагимович, как только он это сказал, в конце площади разнеслись милицейские свистки, послышалась стрельба. А пробегающий мимо нас милиционер
— Прохоров, за мной! Бандитов ловим, не слышишь?
— Так я ж, вот с ним! — мой милиционер ему вдогонку.
— Брось его, направь в участок! — распорядился тот.
— Ступай, — указал мне Прохоров куда идти, будто я сам не знал, — хохотнул Балаганов, — а сам помчался за тем в сторону свистков и стрельбы. Потом остановился и крикнул еще:
— Не смей убегать! Издалека достану! — пригрозил он мне, отбегая.
Но я все же пошел по направлению к участку. Иду, а в карманах штанов пачки денег по ляжкам хлопают. И тут произошло то, чего не милиционер, ни даже я сам не ожидал. Мимо проезжал экипаж с поднятым козырьком над задним сиденьем, всевышняя сила вдохнула в меня решительность и прыткость. Я вскочил на его подножку и повалился на сидение рядом… со священником!
— Ну и ну, Шура, ничего не скажешь… — покачал головой Бендер. — Дальше?
— Плюхнулся я, значит, на сидение рядом со священником. Кучер заорал:
— Куда?! Вон! — кнутом замахнулся на меня, но побоялся священника задеть.
— Батюшка, спаси меня, я никого не убивал. Вот только машинально, понимаете? — сказал я ему.
Священник с окладистой бородой, с крестом на лиловой рясе трижды перекрестил меня и ответил:
— Бог тебя спасет, раб божий, молись.
— Ах, святой отец, но я не знаю ни одной молитвы, — смутился я.
— Крещеный? Вот так и крестись, — показал мне священник.
— Я неловко повторил, как надо креститься, а кучер обернулся и спросил:
— Так что, отец Никодим, высаживаем беглеца, а?
От этих слов я сжался весь и забился в угол сидения, боясь оказаться снова на улице, где, возможно, за мной уже гонится Прохоров, если не бегом, то на извозчичьей пролетке.
— Поезжай, поезжай, Василий, да как можно резвее, — приказал отец Никодим.
— И фаэтон помчался еще быстрее под цокот копыт, так как кучер захлестал двух лошадей, но не кнутом, а вожжами по их крупам.
— Ну, друг мой Шура, ничего не скажешь, повезло, — сдвинул под собой стул Бендер. — И милиционер не догонял?
— Ой, комедия, Остап Ибрагимович, — засмеялся Балаганов. — Как мне потом рассказал мой дружок, который видел, как легавый оглянулся как раз в тот момент, когда я вспрыгнул в экипаж. Он бросился за ним. Сунул в рот свисток и, чуть не лопнув, задул в него, но свистка не получилось. Отверстие было забито, наверное, семечкой. Легавый с досадой махнул рукой и побежал на помощь своим товарищам, — засмеялся рыжеволосый бывший уполномоченный по рогам и копытам.
— Выходит, все было за то, Шура, чтобы вы избежали допра. Вам невероятно повезло.
— Еще как! Шесть месяцев допра, не меньше, мне намотали бы, Остап Ибрагимович. Деньги конфисковали
— Контру не контру, а уж посмотрели бы на тебя не как на карманника, а как на социально опасного элемента. И, возможно, решили бы, что ты из тех, которых ловили тогда со стрельбой, Шура. И Беломорканал тебе бы засветился домом.
— Ой, Остап Ибрагимович, командор! — растроганно произнес Балаганов и потянулся через стол, чтобы обнять Бендера.
— Ну-ну, без телячьих восторгов, Шура. Не надо оваций… Неужели вы и теперь опуститесь до низкого пижонства?
— Вот крест святой, Остап Ибрагимович, ни за что! — горячо выпалил и перекрестился Балаганов. — Положите вот здесь что угодно, не возьму чужого. Я сейчас другим человеком стал. Смотрите, какой у меня нательный крест, — распахнул Балаганов пиджак, жилетку и расстегнул рубашку. На груди бывшего карманника и мелкого воришки висел на серебряной цепочке золотой крест с распятием.
Да, с тех пор жизнь Шуры Балаганова резко изменилась и стала на прочный исправительный путь. Он как на исповеди все рассказал отцу Никодиму, за что задержал его милиционер. А когда рассказал, то кающимся голосом пояснил:
— Машинально, святой отец, клянусь, машинально. У меня же и деньги есть… — сунул он руку в карманы, намериваясь показать священнику одну из пяти пачек денег, но не решился.
— Понимаю, раб божий, искушение тебя взяло нечистым поводом. Да простит тебя Бог. Возвратил ли ты украденное пострадавшей?
— А как же, святой отец, она взяла свою эту жалкую, ничтожную сумочку.
— Ну что ж, едем ко мне, раб божий. Величать тебя как?
— Александром, батюшка.
— Вот, Александр, поживешь у меня. Поможешь по дому, если таково желание в твоей душе будет. Послушаешь проповеди. И даст Бог, Всевышний вразумит тебя, отвернет тебя, раб божий Александр, от лжи, обмана и посягательства на чужое.
Всю осень и зиму Балаганов прожил у священника. Колол дрова, носил воду, очищал двор от снежных сугробов и слушал церковные проповеди и богослужения. Но когда наступил Рождественский пост, то чуть было вновь не сорвался и не сбежал от отца Никодима. Но взяв себя в руки, не без помощи священника, продолжил жизнь в тепле, хотя и впроголодь, так как в доме священнослужителя и матушка, и все домочадцы постились. И чтобы удержаться, не свернуть с честной дороги, Балаганов время от времени шел в город, заходил в частный ресторан и наедался там до отвала не только постной пищи, но и скоромной.
И вот наступило Рождество Христово. Боже, как понравился этот святой праздник Шуре! Никогда он еще не праздновал эту первопрестольную дату.
У отца Никодима все делалось по церковным канонам, по установившимся домашним традициям. Было наготовлено много разных праздничных кушаний, и даже на столе красовался запеченный молодой поросенок. А в углу зала стояла пахучая расцвеченная игрушками и свечами елка. Кругом было праздничное убранство, все домочадцы священнослужителя были торжественно веселы и нарядны.