Дальний остров
Шрифт:
Я упомянул о нелегальной стрельбе, и Перичи Каласчионе предложил мне рюмку скотча. Я отказался, и он налил себе одному. «Мы решительные противники нелегальной стрельбы по охраняемым видам, — сказал он. — Мы готовы были посылать наблюдателей, чтобы выявлять нарушителей и лишать их членства. Так было бы, если бы нам предоставили хороший сезон». Перичи Каласчионе признал, что зажигательные заявления генерального секретаря FKNK ему не по вкусу, но, когда он попытался объяснить, как много охота значит для него лично, его глубокая удрученность ясно чувствовалась; можно было подумать, как ни странно, что мне изливает свои жалобы энвиронменталист. «Все в тоске, — сказал он с дрожью в голосе. — Стало больше психических срывов, даже самоубийства были среди наших членов: сама наша культура под угрозой».
В какой
На участке земли, принадлежащем отелю, который рассчитывает соорудить здесь площадку для гольфа, я познакомился с охотником старой закалки, страшно возмущенным поведением соотечественников и попустительством FKNK. Беспорядочная стрельба, сказал он мне, у мальтийцев в крови, и глупо было ждать, что после вступления страны в ЕС охотники вдруг станут другими. («Если тебя проститутка родила, — заметил он, — то монашкой ты не станешь».) Но при этом немалую долю вины он возложил на молодежь; снижение минимального охотничьего возраста с двадцати одного до восемнадцати лет ухудшило положение, сказал он. «А теперь изменили закон о весенней охоте, — продолжил он, — и законопослушные люди выходить не будут, а безответственные стрелки по-прежнему выходят, потому что за соблюдением закона власти следят недостаточно. Я три недели этой весной провел за городом и видел только одну полицейскую машину».
Весна всегда была на Мальте главным охотничьим сезоном, и охотник признался мне, что, если сезон отменят навсегда, он, скорее всего, будет охотиться осенью только до той поры, пока не умрут его две собаки, а потом будет только наблюдать за птицами. «Тут ведь есть и другое, — сказал он. — Где горлицы? Когда я в молодости ходил на охоту с отцом, мы смотрели на небо, и они там тысячами летели. Сейчас разгар сезона, вчера я был в поле весь день и насчитал двенадцать. Я два года не видел козодоя. Каменного дрозда не видел пять лет. Прошлой осенью я каждый день выходил с собаками утром и под вечер искать вальдшнепов, увидел за все время трех и ни одного не подстрелил. И это часть проблемы: людей досада берет. Вальдшнепов нет, так давайте в пустельгу стрелять».
В воскресенье ближе к вечеру из укрытия на высоком месте мы с Толгой Темуге наблюдали в зрительную трубу за двумя мужчинами, которые оглядывали небо и поля с помощью биноклей. «Это точно охотники, — сказал Темуге. — Ружья у них спрятаны, пока не прилетит что-нибудь подходящее». Но прошел час, ничего не прилетело, мужчины взяли грабли и принялись работать в саду, лишь изредка вспоминая о биноклях; так миновал еще час, и они взялись за садовые дела по-настоящему, потому что птиц не было.
Италия — длинный узкий полуостров, и, летя над ней, крылатый мигрант словно прогоняется сквозь строй. В Брешии на севере страны браконьеры ловят за год миллион певчих птиц и продают ресторанам, которые готовят pulenta e osei — поленту с птичками. Леса Сардинии полны проволочных ловушек, в заболоченных местах близ Венеции находит свой конец множество зимующих уток, а в Умбрии, на родине святого Франциска, доля зарегистрированных охотников во всем населении выше, чем в любом другом регионе. Охотники Тосканы должны соблюдать квоты на вальдшнепа, вяхиря и на четыре вида певчих птиц, на которые разрешена охота, включая певчего дрозда и полевого жаворонка; но в рассветном тумане законную дичь трудно отличить от незаконной, да и кто там за чем следит? Южнее, в Кампании, немалую часть которой контролирует каморра (местная мафия), самые привлекательные места для перелетных водоплавающих пернатых и болотных птиц — это поля, затопленные каморрой, куда
Согласно одной диковинной старой статье итальянского гражданского кодекса, которую включили в него фашисты, чтобы лучше знакомить людей с огнестрельным оружием, охотники, и только охотники, имеют право, преследуя дичь, заходить на частные территории, кто бы ими ни владел. В восьмидесятые годы по итальянской сельской местности, опустевшей из-за переселения людей в города, рыскало более двух миллионов лицензированных охотников. Б'oльшая часть итальянцев-горожан, однако, относится к охоте отрицательно, и в 1992 году парламент страны принял один из самых строгих в Европе законов об охоте, включавший в себя весьма радикальную декларацию о том, что вся дикая фауна Италии принадлежит исключительно государству и поэтому охота возможна лишь по особому разрешению. За два последующих десятилетия численность некоторых самых любимых итальянцами видов крупной фауны, включая волков, впечатляюще выросла, а количество лицензированных охотников упало — их стало менее восьмисот тысяч. Эти две тенденции побудили Франко Орси, сенатора от Лигурии из партии Сильвио Берлускони, предложить законопроект, либерализующий использование птиц-приманок и расширяющий временные и пространственные возможности для охоты. Другой закон, «евросоюзовский», цель которого — обеспечить выполнение Италией директивы об охране птиц и тем самым избежать штрафов в сотни миллионов евро, только что был принят парламентом, и как минимум один его пункт охотники могут рассматривать как свою явную победу: окончание сезона охоты на некоторые виды птиц переносится на февраль.
Я встретился с Орси в помещении его партии в Генуе накануне региональных выборов, принесших коалиции Берлускони новые успехи. Красивый мужчина за сорок с мягким взглядом, Орси — страстный охотник, выбирающий маршруты отпускных поездок смотря по тому, чт'o он сможет там подстрелить. Его доводы в пользу изменения закона 1992 года таковы: он привел к взрывному росту численности вредных видов; итальянским охотникам надо позволить то же, что позволено французским и испанским; частные землевладельцы способны содержать охотничьи угодья лучше, чем это делает государство; и наконец, охота — социально и духовно полезное занятие. Он показал мне газетную фотографию дикого кабана, бегущего по улице Генуи; описал опасность, которую представляют скворцы для аэропортов и виноградников. Но после того как я согласился, что хорошо бы контролировать численность кабанов и скворцов, он сказал, что охотникам не нравится сезон, который власти выделили для охоты на кабанов.
— И в любом случае я не могу согласиться с тем, что охотиться можно только на дикого кабана, нутрию и скворца, — сказал он. — Этим может заниматься армия.
Я спросил Орси, считает ли он, что надо разрешить такой отстрел каждого вида птиц, при котором будет сохраняться нынешняя численность.
— Фауну можно сравнить с капиталом, который каждый год приносит проценты, — ответил он. — Если я трачу проценты, я сохраняю капитал, и будущему вида и охоты на него ничто не угрожает.
— Но почему не инвестировать часть прироста, чтобы увеличивать капитал? — спросил я.
— Это зависит от вида. Для каждого есть оптимальная плотность, у одних плотность выше оптимальной, у других ниже. Охота должна восстанавливать баланс.
От прежних поездок в Италию у меня осталось впечатление, что численность едва ли не всех видов птиц там ниже оптимальной. Понимая, что Орси, судя по всему, этого мнения не разделяет, я спросил его, какую пользу обществу может приносить охота на безвредных птиц. К моему удивлению, он процитировал книгу «Освобождение животных» Питера Сингера: если бы каждому приходилось самому убивать животных, которых он ест, мы все были бы вегетарианцами.