Дальний свет
Шрифт:
Весь дом молчал вместе с ними, лишь ночной свет за окошком мешался постепенно с воздухом комнаты.
— Я ещё где-то читал, — медленно проговорил Феликс, — что за чертой нас встретят все те, кто был нам дорог.
— Кого мы знали при жизни?
— Не обязательно… Те, с кем бы мы только хотели встретиться, тоже.
Китти помолчала ещё немного.
— Мне всегда было интересно, — по голосу было слышно, что она чуть улыбается, — куда уходят те, кому никто не был дорог. Куда уходят настоящие сволочи и подонки. Делаются призраками и достают живых? Или, может, им даётся второй шанс? Или
— Так вот почему у тебя бессонница? — Феликс тихо рассмеялся и крепче сжал её руку. — Ты снова видела призраков?
— В каком-то смысле… я всегда их вижу.
40
Казалось, что «ящик» перестал замечать их, но то и дело просыпались подозрения, что только казалось. Внизу жили своей жизнью — совсем особой, мало на что похожей. Словно каждый день был у них последним, а потому превращался в весёлый праздник сумасшедшего дома. То, что у них никогда ничего не было, не мешало тому, чтоб в нужное время появлялось всё. Несколько раз Китти избежала искушения выменять у них что-нибудь съестное вместо того, чтоб идти наружу, в город, где легко было натолкнуться на полицейских или какой-то из спецотрядов. Пока она не знала точно, здесь нельзя было доверять никому, ни на одном шаге, а она не знала.
— Бобров сказал, что те девчонки внизу — стукачки, — сказал как-то Феликс.
— Да, а одна из них сказала, что стукач как раз он.
Они только кивнули друг другу: оба понимали, что им ничего не проверить. Правдой может оказаться и то, и другое, или даже всё сразу. А может не оказаться.
Сибилла, — думала Китти. Выдала ли их Сибилла.
Дэня, — думала она. Ну, Дэня — почти, наверняка. Неприятно, но это она знала с самого начала. Если б можно было тогда достать другую симку не на своё имя — иначе как в местах вроде привокзальных площадей, где Китти по понятным причинам избегала появляться…
Но Сибилла. Да или нет.
Жанчик.
«Сашенька». Или Бобров.
Кто-то ещё из тех, внизу. Сложно подозревать всех подряд.
И номер, который они не вычислили. Китти смотрела на него раз за разом, вглядывалась в ровные, ничем не примечательные числа, и ей начинало порой казаться, что в них — главное и единственное дело, что если удастся вычислить владельца, то остальное уже не будет иметь значения, словно достаточно навести палец и назвать имя, чтоб все проблемы разрешились и всё стало на свои места. И она забывала в такие моменты, зачем сидела над бумагами, зачем делала мелкие карандашные пометки — чтоб очертить картину в целом, хотя бы для себя, прежде, чем для других, чтоб понять, какие цепочки доказательств будут здесь убедительнее.
Краем глаза она улавливала, как Феликс бродит из угла в угол, иногда останавливаясь, но снова принимаясь метаться: десять шагов туда, двенадцать шагов обратно, пять шагов в другую сторону, как арестант. Китти хотела попросить его сесть, её отвлекало это мельтешение, но раздумала: ему и так тяжело.
«Ящик» жил и гоготал внизу, нёсся по кругу, и думалось иногда, что это неплохо — сидеть по центру всего, пока оно галопирует и сходит с ума, подражая самой жизни; конечно, не вместе со всеми, здесь нельзя доверять ни одним шагом,
— Скажи честно, у тебя есть какой-то план? — спросил Феликс.
Этим он сбил волны, вновь встревоженно закопошилось в мыслях (Сибилла, выдала ли нас Сибилла)…
— Пока мы можем только ждать, — ответила Китти.
По правде говоря, она переставала верить и в это.
— Чего ждать? — он слегка повысил голос. — Мы здесь уже больше двух недель.
Китти отвела взгляд в сторону, чтоб скрыть удивление. В какой-то момент, она, похоже, перестала отсчитывать время.
41
Он выбрался наружу, оглядел тёмные задворки. Конечно, ничего: ни человека, никаких изменений со вчера и позавчера. Он двинулся вдоль стены.
«Чего ждать? Мы здесь уже больше двух недель».
Вид её показывал, что она приняла слова к сведению, но отвечать что-то не сочла необходимым.
«Послушай, я понимаю, что тебе всё равно. Но мне-то нет! Я не могу вот так — без цели, без всякого смысла… Мы точно так же могли дожидаться не пойми чего в Ринордийске, а не в этой дыре. Если б всё было ещё для чего-то… Но ведь ты же сама не знаешь, что делать дальше!»
«Ты сам согласился, — она подняла взгляд, медленно и мрачно. — У тебя был выбор».
«Если ты это называешь выбором».
«У некоторых не было и его».
«С выбором — это он лажанулся, — нежданной тенью выплыл Яков Бобров. — Нет никакого выбора».
Может, и правда, нет. Может, всё, что осталось — вот эта сероватая стена, бесконечность — вдоль неё, бесконечность — обратно. Или ещё встать и прислониться спиной — но стена была холодной и отсыревшей, его пробрало, когда он только приложил к ней ладонь. Феликс спрятал руку в карман, прошёл чуть дальше. Похоже, недавно опять лил дождь, и кусты вокруг здания густо блестели каплями, предупреждая, что дальше хуже. Ноябрь, пока вежливо, предлагал с ним считаться.
Впрочем, какая разница. Возвращаться в «ящик» хотелось ещё меньше.
От дальнего угла донеслись вдруг голоса:
— Я сказал! — резкий окрик, после — невнятное «бу-бу-бу, бу-бу-бу» и снова. — Ходишь, шваль!
Второй голос что-то ответил, но тише, с расстояния было не разобрать.
Феликс быстро приблизился к ним через заросли травы (полынь, зачем-то подсказал край сознания, так пахнет полынь).
— …ну что же вы, при исполнении и пьяный, — негромко и наставительно говорил второй голос. — Ведь вы служите государству.
Феликс разглядел теперь: это была женщина интеллигентного вида, ещё не старая, но в возрасте. Одета она была по-дорожному и, кажется, держала в руках саквояж. Первый же был здоровенным амбалом в форме спецотрядовца.
— Щенков своих учить будешь! — рявкнул он. — Я сейчас…
— А может, отстанешь от неё? — прервал Феликс.
— Так. Я не понял, — протянул тот нарочито небрежно, даже не оборачиваясь, только чуть покосившись в сторону. — Сам ликвидируешься или тебя ликвидировать?