Дальний свет
Шрифт:
— Это куда менее вероятно, — спокойно возразила Китти. — Если не будет реакции с нашей стороны, а точными сведениями они не располагают, вполне возможно, решат, что нас здесь нет.
Феликс задумался.
— Это, конечно, зависит от того, кто нас сдал, — протянул он.
— Это могла быть Сибилла. Это могли быть местные.
— Это могли быть Рамишев или Пурпоров. Не специально — но, скажем, проболтаться. Или разговор могли прослушать.
— Они не знают место.
— Я сказал про Истрицк.
Китти подумала ещё.
— Человек, в доме которого
Феликс удивился:
— Ты была в чьём-то доме?
— Родственника.
— По маме? Ты вроде говорила, у неё нет…
— По отцу.
— Это новости! Ты знаешь своих родственников по отцу и даже можешь у них остановиться, а я об этом никогда не слышал?
Китти молчала так долго, что он на неё обернулся. Глаза её потемнели, губы превратились в узкую упрямую линию.
— Я не хочу об этом говорить.
Феликс хотел было возразить, но тут же передумал: с Китти в этом обличии спорить было бесполезно. С накрывшимся ноутом легче.
— Ну как хочешь, — он так же упрямо отвернулся, бухнулся на лежанку в отдалении. — Можем в таком случае ещё раз попробовать поспать.
35
Никто не пришёл за ними — ни в этот день, ни во все последующие дни. Феликс и Китти редко спускались со своего пристанища: второй этаж был обширен и абсолютно необитаем. Разве иногда ему или ей приходилось выбираться наружу — добыть еды и принести наверх, лучше всего рано утром, когда «ящик» вымирал, или почти в ночь, когда густой сумрак кутал переулки и помогал остаться незамеченным. Тут уж приходилось выбирать.
По улицам Истрицка в обилии бродили спецотрядовцы. Феликс часто видел их, когда пробирался от дома к дому или затаивался за ближайшим углом, настороженно и яростно следя, как перемещаются чёрные фигуры. По четыре, пять человек — эти явно были не отсюда, слишком холёные и лощёные для этого города… Впрочем, что уж, ринордийского спеца Феликс узнал бы за версту как любого из личных врагов. Они вели себя здесь как хозяева, как будто приехали на отдых, заходили в дома и постройки, порой что-то выносили оттуда, а иногда просто исчезали в жилом здании и не появлялись больше, то и дело громко отчитывались в телефон, а в промежутках смеялись чему-то между собой. Никого из них не было здесь в тот вечер, когда Феликс и Китти въехали в Истрицк.
Интересно, думал он иногда, знает ли Лаванда об этом. Если да, то у него не укладывалось в голове, пусть он и посчитал с какого-то момента Лаванду сволочью и собирался даже прекратить вовсе о ней думать. Если же нет, и эти стаи бродят здесь без её ведома… То что же тогда творится в Ринордийске.
Что же, спрашивало невнятное, незнакомое прежде.
И ворошилось, не знало покоя.
Что же.
Это пришло не сразу, незаметно поначалу. Будто бы постоянная лёгкая недостача — чего-то неявного, за чем не протянешь руку по первому желанию. Слегка похоже на зуд в пальцах от невозможности открыть отсутствующий ноутбук, но интернетовая ломка прошла, не начавшись, он сам не ожидал. Это
То вспоминались книги с полки в ринордийской квартире, читанные им в детстве или на первых курсах (Феликс уже много лет не читал для себя, разве что пролистывал урывками самые любимые места). И казалось — непременно, обязательно перечитать теперь от корки до корки, будь они только в доступе.
То вдруг хотелось миндального печенья — того, особенного, что бывало иногда в университетской кафешке, в небольших квадратных коробках, со странноватым, немного техническим привкусом, словно что-то получилось не так по ходу производства. И как хотелось — будто подохнешь, если не получишь его вот прям сейчас.
В одной из книг, кстати (думать о печенье было бы уж совсем мелочно), говорилось, что у Ринордийска есть двойники среди людей, как будто бы его младшие братья и сёстры. С городом их связывают особые узы, какое-то внутреннее родство: они радуются и живут вместе с ним, и если городу плохо, плохо и им тоже. В отрыве же от него они просто гибнут.
Феликс никогда не задумывался всерьёз, так это или нет — хотя роль маленького ринордийского двойника ему всегда льстила. Но это, конечно, только сказки.
Да, это ведь там же, где Ринордийск представал прекрасной девушкой с колдовским фонариком — в повести-фантасмагории автора по фамилии Стель. Фонарик светился разными цветами, и с каждой переменой фигурки на его гранях складывались то в одну, то в другую историю. Фиолетовый — про чудо и праздник жизни, красный — про опасности и борьбу, белый… Впрочем, там было много цветов.
«Есть в Ринордийске маленькие улочки, свернув в которые подумаешь, что не иначе, попал в другое время. Позади разгуливает нарядная толпа, и над столиками кафе проносится летний ветерок — здесь же молчание веков и затаившаяся, никому не подвластная тайна».
Это уже Корлетов, «На улицах и площадях». Книга воспоминаний.
«Лишь с минуту постой здесь, вдохни эту пыль — дух времён, что никогда не исчезает — а потом возвращайся обратно: к людям, к блестящим на солнце тротуарам, где на каждом углу торгуют цветами…»
У него тогда для бутоньерки был… красный тюльпан, да? Это ведь был тюльпан.
О Господи, нет, хватит. Хватит, или он рехнётся к чёртовой матери.
Лучше уж, если о книгах, думать о «Бунефицио» — об этом смелом и несгибаемом революционере, которого даже смерть не остановила…
Ладно, не надо, пожалуй, и этого. Где Бунефицио, и где он сам. (Любитель миндального печенья).
Мимо Китти всё это, похоже, проходило, не затронув. Всё время, если только не была в вылазке или не варила на примусе подобие супа из тушёнки и овощных консервов, она сидела над распечатками, полностью погружённая в записи. Будто в них была скрыта ей одной ведомая цель — единственная и самая главная.
— Какие планы? — спросил Феликс. — Что будем теперь делать?
— Пока ждать. Неделю или две. Пока всё успокоится.