Дальняя бомбардировочная...
Шрифт:
И тут раздался уверенный голос Жигарева:
— Я ответственно, товарищ Сталин, докладываю, что находящиеся на заводах самолеты по бою не готовы.
— А вы что скажете? — обратился Сталин к Шахурину.
— Ведь это же, товарищ Сталин, легко проверить, — ответил тот. — У вас здесь прямые провода. Дайте задание, чтобы лично вам каждый директор завода доложил о количестве готовых по бою самолетов. Мы эти цифры сложим и получим общее число.
— Пожалуй, правильно. Так и сделаем, — согласился Сталин.
В диалог вмешался Жигарев:
— Нужно
— Это тоже правильно, — сказал Сталин.
Он вызвал Поскребышева и дал ему соответствующие указания. Жигарев попросил Сталина вызвать генерала Н. П. Селезнева, который ведал заказами на заводах. Вскоре Селезнев прибыл, и ему было дано задание подсчитать, какое количество самолетов находится на аэродромах заводов. Николай Павлович сел за стол и занялся подсчетами.
Надо сказать, что организация связи у Сталина была отличная. Прошло совсем немного времени, и на стол были положены телеграммы с заводов за подписью директоров и военпредов. Закончил подсчет и генерал Селезнев, не знавший о разговорах, которые велись до него.
— Сколько самолетов на заводах? — обратился Сталин к Поскребышеву.
— Семьсот один, — ответил он.
— А у вас? — спросил Сталин, обращаясь к Селезневу.
— У меня получилось семьсот два, — ответил Селезнев.
— Почему их не перегоняют? — опять, обращаясь к Селезневу, спросил Сталин.
— Потому что нет экипажей, — ответил Селезнев. [170]
Ответ, а главное, его интонация не вызывали никакого сомнения в том, что отсутствие экипажей на заводах — вопрос давно известный.
Я не писатель, впрочем, мне кажется, что и писатель, даже весьма талантливый, не смог бы передать то впечатление, которое произвел ответ генерала Селезнева, все те эмоции, которые отразились на лицах присутствовавших, Я не могу подобрать сравнения, ибо даже знаменитая сцена гоголевский комедии после реплики: «К нам едет ревизор» — несравнима с тем, что я видел тогда в кабинете Сталина. Несравнима она прежде всего потому, что здесь была живая, но печальная действительность. Все присутствующие, в том числе и Сталин, замерли и стояли неподвижно, и лишь один Селезнев спокойно смотрел на всех нас, не понимая, в чем дело… Длилось это довольно долго.
Никто, даже Шахурин, оказавшийся правым, не посмел продолжить разговор. Он был, как говорится, готов к бою, но и сам, видимо, был удивлен простотой и правдивостью ответа.
Случай явно был беспрецедентным. Что-то сейчас будет?! Я взглянул на Сталина. Он был бледен и смотрел широко открытыми глазами на Жигарева, видимо, с трудом осмысливая происшедшее. Чувствовалось, его ошеломило не то, почему такое огромное число самолетов находится до сих пор еще не на фронте, что ему было известно, неустановлены были лишь причины, а та убежденность и уверенность, с которой генерал говорил неправду.
Наконец, лицо Сталина порозовело, было видно, что он взял себя в руки. Обратившись к А. И. Шахурину и Н. П. Селезневу, он поблагодарил
— Подлец! — с выражением глубочайшего презрения сказал Сталин и опустил руку. — Вон!
Быстрота, с которой удалился Павел Федорович, видимо, соответствовала его состоянию. Мы остались вдвоем.
Сталин долго в молчании ходил по кабинету. Глядя на него, думал и я. Какую волю, самообладание надо иметь, как умел держать себя в руках этот изумительный человек, которого с каждым днем узнавал я все больше и больше.
Зачем он позвал меня и заставил присутствовать при только что происшедшем? Давал мне предметный урок? Может быть! Такие вещи остаются в памяти на всю жизнь. Как он поступит сейчас с генералом?
— Вот повоюй и поработай с таким человеком. Не знает даже, что творится в его же епархии! — наконец заговорил Сталин, прервав ход моих мыслей. [171]
Я по-прежнему молчал. Говорить что-либо в оправдание генерала было явно бесцельно. Осуждать и возмущаться только что происшедшим — значит подливать масла в огонь и окончательно губить человека. Поистине неважно чувствует себя свидетель подобных сцен, да еще когда видит, что от него ждут ответа.
Сталин ходил по кабинету, а я молчал. Наконец он обратился ко мне:
— Придется нам с вами выправлять дело.
Столь неожиданный поворот обескуражил меня. Однако дальнейшее мое молчание могло повлечь за собой уже и определенные решения, поэтому я заговорил:
— На таком деле, товарищ Сталин, должен быть свободный от всего другого человек, который хорошо знает организацию ВВС и долго в ней проработал. Те огромные задачи, которые возложены вами на АДД, требуют круглосуточного внимания и полного напряжения сил. Если это будет нарушено, я не могу вам обещать, что дальнейшее развитие АДД пойдет так, как оно идет сейчас. А это будет значить, в ваших руках не будет той ударной силы в тысячу самолетов, на которую вы рассчитываете. То дело, на которое вы меня поставили, — знакомое мне дело. Что же касается фронтовой авиации, то в тактике ее применения я не разбираюсь, специального военного образования у меня нет, а поэтому и пользы от моей деятельности там никакой не будет. Я прошу вас никуда меня не перебрасывать и дополнительной работы мне не давать. Я буду рад, если справлюсь с тем, что поручено мне сейчас.
Сталин слушал меня внимательно. Немного походив, он подошел ко мне и спросил:
— Скажите честно, вы не хотите или действительно не можете?
— Все, что я вам, товарищ Сталин, сказал, — честно.
— Ну хорошо, — немного подумав, сказал Сталин. — Вы, видимо, правы. Пусть все остается между нами. Всего хорошего.
Распрощавшись, я вышел и по дороге все размышлял об этом необычном и все еще загадочном для меня человеке, а также о событиях и эпизодах, которым в жизни приходится быть свидетелем…