Дальняя дорога
Шрифт:
– Готова?
– Да, наверное. – София словно тянула время. – Теперь ощущение совсем другое…
– Понимаю. Я сам почти всю ночь думал про Айру.
– И я.
Люк натянуто улыбнулся, хоть и без особой радости.
– Кстати, ты отлично выглядишь. Совсем взрослая.
– И ты, – искренне сказала девушка.
Но…
– Почему у меня ощущение, что мы едем на похороны?
– В некотором роде так оно и есть, – ответил Люк.
В одиннадцать часов они вошли в огромный выставочный зал в бизнес-центре. София совсем не ожидала такого. В дальнем конце зала возвышалась сцена, с трех сторон закрытая занавесями, справа, на помостах, стояли два длинных стола, уставленных десятками
Хотя в зале собралась изрядная толпа, стулья еще пустовали. Большая часть публики бродила вокруг, изучая фотографии самых ценных лотов. Снимки стояли на мольбертах вдоль стен, снабженные сведениями о художнике, стоимости прочих работ, выставленных на других аукционах, и примерной цене. Другие посетители сгрудились возле четырех возвышений по обе стороны входа, заваленных каталогами с описанием коллекции.
София шла по залу рядом с Люком и чувствовала настоящее потрясение. Не только потому что некогда эти картины принадлежали Айре. Ее ошеломила сама коллекция. Здесь были работы Пикассо и Уорхола, Джонса и Поллока, Раушенберга и де Кунинга. О некоторых из них девушка никогда не слышала и не читала. И газеты не преувеличивали цены картин. София смотрела на них раскрыв рот, а затем обнаруживала, что следующая картина еще дороже. И она все время пыталась сопоставить эти цифры с Айрой – милым стариком, который писал о вечной любви к жене.
Люк, казалось, думал о том же самом. Он взял Софию за руку и негромко сказал:
– Про аукцион он ни слова не написал.
– Может быть, просто не посчитал нужным, – недоуменно ответила та. – Хотя я тоже удивлена…
Люк промолчал, и девушка стиснула его руку.
– Жаль, что мы так мало для него сделали.
– Не знаю, что еще мы могли сделать.
– И все-таки…
Он взглянул ей в глаза.
– Ты прочла письмо, – сказал Люк. – Айра этого хотел. Вот почему судьба нас привела к нему. Иначе он бы не продержался так долго.
Когда аукционист предложил публике занять места, Люк и София нашли два свободных стула в заднем ряду. Разглядеть оттуда мольберт было почти невозможно, и София расстроилась. Девушке очень хотелось увидеть картины вблизи, но она знала, что места в переднем ряду заняты перспективными покупателями, и София боялась, что кто-нибудь похлопает ее по плечу и попросит пересесть. Через несколько минут мужчины и женщины в деловых костюмах начали рассаживаться за столами на возвышениях. Лампы над головой постепенно погасли, и остались лишь прожектора, направленные на сцену.
София заметила в толпе двух преподавателей по истории искусств, в том числе своего куратора. Когда стрелка приблизилась к цифре один, шум в зале постепенно затих, приглушенный шепот сменился полной тишиной, и на сцену неспешно вышел седовласый джентльмен в изысканном костюме. Он раскрыл папку, которую держал в руках, вынул из нагрудного кармана очки и нацепил на нос, одновременно поправляя страницы.
– Дамы и господа, я хочу поблагодарить всех, кто пришел на аукцион, на котором будет выставлена необыкновенная коллекция Айры и Рут Левинсон. Как вы знаете, наша фирма редко устраивает подобные мероприятия не в собственных залах, но в данном случае мистер Левинсон не оставил нам выбора. Также мы отклонились от традиции, оставив некоторые нюансы сегодняшнего мероприятия неразглашенными. Для начала я бы хотел огласить правила, касающиеся проведения аукциона. Под каждым стулом находится табличка с номером…
Он пустился в описание процесса, а София вновь задумалась об Айре и перестала слушать. До нее лишь смутно доносился перечень лиц, почтивших своим присутствием аукцион, – кураторы
Озвучив правила и поблагодарив отдельных лиц и целые организации, седой джентльмен вновь обратился к публике.
– Теперь позвольте представить вам Гоуи Сандерса. Мистер Сандерс много лет был поверенным Айры Левинсона. Он тоже хотел бы поделиться с вами некоторыми сведениями.
Появился Сандерс – щуплый старик. Темный костюм висел на нем как на вешалке. Он медленно поднялся на сцену и откашлялся, прежде чем заговорить – удивительно ясным и бодрым голосом.
– Мы собрались здесь сегодня, чтобы стать участниками выдающегося события. В конце концов, не часто коллекция такого масштаба и значения остается столько времени не замеченной. Всего лишь шесть лет назад, я подозреваю, весьма немногие в этом зале знали об ее существовании. Потом в одном журнале вышла статья, посвященная обстоятельствам создания коллекции, и, признаюсь, даже меня – человека, который последние сорок лет был поверенным Айры Левинсона, – потрясла культурная значимость и ценность этого собрания картин.
Он сделал паузу, чтобы взглянуть на слушателей, и продолжал:
– Но здесь я по другой причине. Я пришел, потому что Айра в своих инструкциях касательно проведения аукциона попросил меня сказать вам несколько слов. Признаюсь, я бы предпочел этого не делать. Хотя я прекрасно чувствую себя в суде или в собственной конторе, мне редко приходится выступать перед публикой, в числе которой столько людей, облеченных правом приобретать произведения искусства для частных лиц или организаций по цене, которую я назвал бы заоблачной. И все-таки, поскольку мой друг Айра попросил меня выступить, я выполню его просьбу.
В зале раздались добродушные смешки.
– Что я могу сказать про Айру? Что он был хорошим человеком, честным, совестливым? Что он обожал жену? Или лучше рассказать вам про его магазин и про то, что в разговоре от него исходила тихая мудрость? Я задавал себе сотню вопросов, пытаясь понять, что конкретно хотел Айра, обращаясь ко мне с этой просьбой. Что сказал бы он сам, если бы стоял перед вами? Наверное, вот что: «Я хочу, чтобы вы поняли».
Он помолчал, чтобы убедиться, что его внимательно слушают.
– Я помню одно удивительное изречение, которое приписывают Пабло Пикассо, – продолжал Сандерс. – Как известно большинству из вас, он – единственный иностранный художник, чьи работы представлены на сегодняшнем аукционе. Много лет назад Пикассо якобы сказал: «Мы все знаем, что искусство не правдиво. Искусство – это ложь, которая делает нас способными осознать правду. По крайней мере правду, которая нам явлена».
Сандерс вновь взглянул на публику и заговорил тише:
– «Искусство – это ложь, которая делает нас способными осознать правду», – повторил он. – Пожалуйста, задумайтесь… – Он окинул взглядом притихших слушателей. – По-моему, это очень глубокое изречение – во многих смыслах. Разумеется, оно отражает взгляд, которым вы, возможно, будете смотреть на картины, выставленные здесь сегодня. Впрочем, поразмыслив, я задумался, говорил ли Пикассо только об искусстве или, может быть, хотел, чтобы мы переосмыслили всю нашу жизнь. На что он намекал? С моей точки зрения, Пикассо имел в виду, что реальность формируют наши ощущения. Та или иная вещь хороша или плоха только потому, что мы – вы и я – так считаем, основываясь на собственном опыте. А Пикассо говорит, что это ложь. Иными словами, наши мнения, мысли и чувства – то есть наши ощущения – в перспективе ничего не решают. Наверное, одни сейчас думают, что я некстати пустился в рассуждения о нравственном релятивизме, а другие – что я просто старик, который слетел с катушек…