Дальше ваш билет недействителен
Шрифт:
— Кто же тебя осудит?
— Но я вижу наше положение таким, какое оно есть: безвыходным. Чтобы выстоять в конкуренции мирового масштаба, Фуркад окончательно делает ставку на тяжеловесов: концентрация капитала, монополии… Таким образом, хочет он того или нет, он готовит почву для национализации: когда сильные чересчур усилятся, пуритане потребуют экспроприации. Ты же сам знаешь, если какой-нибудь американец разъезжает в «кадиллаке», другой американец, глядя на него, говорит себе: «Когда-нибудь у меня тоже будет „кадиллак“». Но француз, если его обгонит большая машина, ворчит: «Что, этот мерзавец не может ездить, как все, на двухсильной?» За пять лет мы увеличили наш торговый оборот на двадцать процентов, но это потребовало вложений в оборудование, полностью отдав нас на волю банков… Ты знаешь все это лучше меня. Я слишком мелок. Я не
Я встаю, иду открыть окно в месяц май, возвращаюсь и склоняюсь к Лориной шее. Мне виден лишь поток ее волос; я закрываю глаза и теряюсь в этой весне, принимающей мои губы.
— Ну да, старина. Я часто думаю об одной фразе Валери: «Начинается пора конца света».
Жан-Пьер упорно глядит в свой бокал. За соседним столиком узнаю Сантье и Мириака, который, как мне казалось, скончался вместе с компанией Корнфельда.
— Это не такой кризис, как другие. Все наши структуры пришли в негодность. Это даже не экономика: мы отстали в технологии. Экономика же отстает потому, что по-прежнему сопряжена с технологией, которая устаревает из-за собственной скорости развития. Мир умирает от желания родиться. Наше общество изнурило себя, осуществляя мечты прошлого. Когда американцы полетели на Луну, все кричали, что начинается новая эра. Ошибка — эра просто заканчивалась. Постарались осуществить мечты Жюля Верна: девятнадцатый век… Двадцатый век не подготовил двадцать первый: он растратил свои силы, удовлетворяя девятнадцатый.
Нефть как sine qua non [5] цивилизации, представляешь? Все наши энергетические источники находятся у других… Это бессилие…
Лора чуть шевелится, и я пытаюсь уловить ее профиль, тонущий под волосами. Ее руки смыкаются вокруг моих плеч. Я люблю эту спокойную и неподвижную нежность, это счастье остановленных минут, которому не угрожает ни один жест. Это самые мои безмятежные, самые надежные мгновения…
— А говоря об истощенной цивилизации, я имею в виду не только материальную энергию…
5
Без чего нет (лат.).
Вдруг замечаю на лице Жан-Пьера выражение, которое мне слишком хорошо знакомо: опустив глаза, он силится не смотреть на меня. Я улыбаюсь.
— Ну?
— О нет, ничего. Совсем ничего.
— Ты считаешь, что я до такой степени обидчив?
— Ладно, раз уж я тоже имею право на юмор… Конец света спровоцирует обвал на бирже, это точно. В случае Апокалипсиса покупайте золото… Извини, но когда человек решает, что с нашим обществом и даже со всей нашей цивилизацией покончено, а единственное решение, которое он отсюда извлекает, — продать свои акции… это довольно смешно.
— Спасибо. Что я, по-твоему, должен делать? Чтобы вновь уверовать? Во что? В новый источник энергии? В маоистскую революцию? В Отца-нашего-сущего-на-небесах? К настоящему моменту все наши достижения, в политике и прочем, сводятся к запчастям… К штуковинам из секс-шопа.
В Париже я никогда там не бывал — из-за этой латинской боязни увидеть себя побежденным, «отставным» в глазах продавщицы, но во время своей последней поездки в Нью-Йорк заглянул, любопытства ради. Американцы не могут перенести, что есть проблемы без решения. Они меньше, чем любой другой парод, способны мирно сосуществовать с тем, что есть неразрешимого вокруг и в них самих. Когда случается непоправимое или неудача, сами «условия человеческого существования» толкают их к психиатрам или в безудержную гонку за заменителями силы, денег и мировых рекордов. Наибольшей опасностью для мира была бы американская импотенция. Искусственный член существовал во все времена, но у них он стал атомным. Они приходят в секс-шоп, словно к водопроводчику, и с достоинством человека в состоянии законной обороны. У американцев еще нет привычки к поражению. Они отказываются никнуть головой перед пределами. В магазине были люди всех возрастов, среди них и очень молодые: преждевременная эякуляция. Целая полка анестезирующих мазей,
— Нам бы надо полностью обновиться, опять отыскать свои истоки, по-настоящему сменить кожу… Смотришь вокруг себя и видишь, что все уже не настоящее… ухищрения, которые касаются только внешности… Заботы о красоте, целое искусство упаковки и бальзамирования, а внутри — страх завтрашнего дня, истощение, паллиативы и поиск заменителей… Эх, клянусь тебе, не хотел бы я сегодня быть двадцатилетним…
Помню, меня так ошарашило это признание, что от удивления я потерял дар речи. Спасся смехом.
— Короче, как ты отлично понял, сынок, я уже не поднимаюсь по лестнице так же быстро, как раньше, у меня проблемы с дыханием, когда играю в теннис, и… все остальное соответственно.
Жан-Пьер поболтал остаток своего «дайкири» в бокале.
— Знаю, я досаждаю тебе.
— Нисколько.
— Но для такого человека, как я, который привык искать для всех проблем практическое решение…
Я раздраженно повернулся к слушавшему метрдотелю:
— Может, вы мне сами что-нибудь предложите?
Он конфиденциально наклонился ко мне:
— Не угодно ли рыбу? Есть морские гребешки по-эстремадурски и тюрбо «бонифас» с оливками…
— Дайте мне яичницу.
— Две, — сказал Жан-Пьер. — Прекрасно понимаю причины, которые толкают тебя принять предложение Кляйндинста, но гораздо меньше — зачем он это делает. Это же гигант. Не вижу, какой ему в нас прок.
— Возможно, начав жрать, он уже не может остановиться. Посмотри на Париба. У этих организмов неограниченная потребность в протеинах. Зацепится во Франции, а затем пойдет расширяться. Эти монополии, когда уже не могут жрать то, что прямо перед ними, хватают по-крабьи то, что сбоку. Освоение новых сфер деятельности…
Я встречался с Кляйндинстом за три недели до этого. Он просил приехать к нему во Франкфурт, но я отказался: слишком уж это походило на вызов повесткой. Мы договорились о встрече на нейтральной территории, в Бор-о-Лаке, в Цюрихе. Он явился с двумя адвокатами, секретарем и экспертом по бухгалтерской части, который произвел на меня впечатление человека, который знает даже, сколько я плачу своему портному. Кляйндинст оказался тем благовоспитанным и педантично прямолинейным на немецкий лад человеком, про которого никогда наверняка не скажешь, является ли это проявлением непоколебимой физической основательности, или, главным образом, служит для того, чтобы замаскировать внутренний хаос. На конце его сигары удерживалось в равновесии добрых два сантиметра пепла, и в течение нашей беседы он, казалось, все свое внимание посвятил тому, чтобы не уронить его. Несколько минут безобидной болтовни для разминки. Мне показалось, что мой покупатель время от времени поглядывает на меня с любопытством и несколько задумчивой симпатией.
— Кажется, мы уже встречались…
— Вот как? Честно говоря…
— Вы участвовали в боях за Париж? — Он называл это не «освобождением», а «боями». — Мы говорили по-английски. — Я видел это в вашем досье…
— «In your file»… Верно.
Казалось, он смеялся за своими очками:
— В момент подписания капитуляции я состоял в штабе генерала фон Хольтица…
— Я тоже там был. С генералами Роль-Танги, Шабан-Дельмасом и некоторыми другими.