Дальше живите сами
Шрифт:
— Здравствуйте, — говорит Трейси. — Сожалею, что мы знакомимся в таких печальных обстоятельствах.
Уверенно и четко, с большим достоинством. Не подхихикивает, не мнется. Филипп закидывает руку ей на плечо и довольно ухмыляется, точно всех нас заткнул за пояс. Мы молчим. Когда молчание явно затягивается, Филипп устраивает перекличку родственников.
— Это — моя сестра Венди, — произносит он.
— У вас чудный костюм, — откликается Венди.
— Спасибо, — отвечает Трейси.
— А вон тот парень, который беседует сам с собой, — это Барри, муж Венди.
Глядя на Трейси
— Ну, может, и продам еще восьмушку. Не исключено. Но им понадобятся твердые гарантии. Мы это уже проходили, неоднократно.
— Барри у нас козел порядочный.
— Филипп!
— Не бойся, милая. Он нас все равно не слышит. Это — мой брат Пол и его жена Элис. Они меня не очень-то любят.
— Только потому, что ты сволочь, — говорит Пол. По-моему, это первые слова, которые он произносит после похорон. Что конкретно его взбесило, понять сложно. В нашем семействе горе напоказ не выставляют, мы наслаждаемся им скрыто, по-своему. Среди возможных побочных эффектов — хамство и раздражительность.
— Очень приятно с вами познакомиться, — говорит Элис чрезмерно приторно, пытаясь извиниться разом за Пола и за всех нас, а еще — за свои лишние килограммы и за то, что она не так элегантна и невозмутима, как Трейси. Сам ее голос — точно мольба о пощаде: Я когда-то была такой, как ты. Второй размер, идеальные волосы. Давай будем друзьями.
— А это — мой брат Джад. Вот он, если мне не изменяет память, меня любит.
— Привет, Джад.
— Привет.
— Джаду недавно наставили рога.
— Спасибо, что разъяснил, Фил, — говорю я.
— Просто чтобы потом не было недоразумений, — отзывается Филипп. — Ведь Трейси теперь — член семьи.
— Бегите, Трейси. Бегите, пока не поздно! — шутливо и слишком громко советует Элис. Ее нервная улыбка кривится длинной трещиной, еще больше раздвигая пухлые щеки, расширяется на концах и — мгновенно исчезает.
— Мы это уже проходили, — повторяет Барри. — Это непродуктивно.
— А это — моя мамочка, — произносит Филипп, разворачивая Трейси лицом к матери, которая, натянуто улыбаясь, сидит рядом с Линдой.
— Здравствуйте, Трейси. Надеюсь, вы не будете судить нас слишком строго. Все-таки сегодня тяжелый день.
— Ну что вы, миссис Фоксман. Это я должна просить прощения за то, что появилась без предупреждения, да еще в такой печальный для вас момент.
— Вот и проси, — шипит Венди.
— Венди! — одергивает ее мать.
— Он обозвал Барри.
— Прости! — говорит Филипп. — Я его давно не видел. Так что вполне возможно, хотя и маловероятно, что Барри больше не козел.
— Филипп, — строго и уверенно произносит Трейси. Видно, что Филипп у нее под контролем, как дрессированная собачка. — Филипп нервничает, — поясняет нам Трейси. — Ему сегодня непросто. Конечно, мы бы предпочли приехать сюда для знакомства с семьей при других обстоятельствах, но — поскольку я не только невеста Филиппа, но и его инструктор, — мы оба решили, что в этот непростой момент я должна быть рядом с ним.
— Поясните слово «инструктор». — В голосе мамы появляются металлические нотки.
— Трейси — мой психотерапевт, — гордо поясняет Филипп.
— Вы спите
— Как только мы осознали, что любим друг друга, я передала Филиппа моему коллеге.
— И как у вас с профессиональной этикой?
— Нам было непросто, но мы с этим справились.
— Так получилось, — одновременно произносит Филипп.
Тут на лестнице появляется малыш Коул, в одной футболке, без трусов. В руках у него старый белый ночной горшок, который пылился под раковиной с детства Филиппа.
Венди утверждает, что у Коула наступил этап «познания этого мира», поэтому он бродит по дому, точно инопланетянин, все трогает, все изучает и постоянно что-то бормочет себе под нос. Сейчас он подходит к Барри, который наконец-то закончил беседовать по телефону и сел к столу, сует горшок ему под нос, для проверки, и объявляет:
— Папа, Тэ!
Барри озадаченно смотрит в горшок, потом на Венди. И спрашивает:
— Что ему надо? — словно увидел своего двухлетнего сына впервые.
— Тэ! — торжествующе выдыхает Коул.
Содержимое горшка и в самом деле напоминает по форме букву Т. Тут Коул победно поднимает ночную вазу над головой, все выше, выше, потом теряет равновесие и — роняет горшок на стол. Звенят бокалы, жалобно клацают ножи и вилки, Элис вскрикивает, мы с Хорри ныряем под стол, а содержимое перевернувшегося горшка приземляется на тарелку Пола. Вроде гарнира. Пол отскакивает, словно на тарелке вот-вот взорвется граната, и падает на пол, увлекая за собой Элис. На них с грохотом валятся стулья.
— Господи! Коул! — вопит Барри. — Ты обалдел?
— Не кричи на ребенка! — орет Венди.
Коул глядит на своих издерганных, никчемных родителей и внезапно разражается оглушительными рыданиями, осознанно и без всякой преамбулы. С места в карьер. Поскольку папа с мамой не расположены его утешать, я решаю, что у меня как у дяди тоже есть права и обязанности. Я беру малыша на руки, он лепечет что-то мне в шею, а его маленькая мокрая попка липнет к моему локтю.
— Ты молодец, парень! Молодец, что покакал в горшок, — подбадриваю я его. Детей ведь положено хвалить. Иначе сегодняшний эпизод кончится тем, что Коул будет до десяти лет ходить в памперсах.
— Я сдеяй Тэ, — шепчет он сквозь слезы и трется носом о мой воротник. Нет ничего слаще, чем лепет ребенка, искренний, страстный, с кучей неожиданных ошибок, точно у иммигранта. Вообще-то мне, в отличие от некоторых, большое чадолюбие не свойственно. Но Коула могу слушать хоть весь день напролет. Кстати, слушающий ребенка дядя не обязан оттирать стол от какашек.
— Умница, Коул, — говорю я, оценивающе глядя на тарелку Пола. — Хорошее получилось Тэ, ничего не скажешь.
Пол и Элис кое-как встают на ноги. Похоже, их подташнивает. К этому моменту мы все повскакали с мест и сгрудились, точно на семейном портрете — все Фоксманы минус усопший, — разглядывая еще теплую какашку на тарелке Пола. Да, что-то не верится, что мы выдержим тут вместе семь дней. Сила отталкивания велика, она расшвыряет нас, как молекулы в ходе химической реакции. Так что пока неизвестно, чем все это закончится. Понятно, что добрый фарфор какашкой не испортишь. Но нам до фарфора далеко.