Дальше живите сами
Шрифт:
— Я и не курю. Это ты куришь.
— А списать могу на тебя. — Он стряхивает пепел на резиновый коврик. — Ты ведь кадрил когда-то Пенелопу Мор?
— Пенни Мор? Да. Мы очень дружили. Как она? Где?
— Преподает фигурное катание. На крытом катке, где мы в хоккей играли.
— У Келтона?
— Ага. Я туда и теперь хожу иногда.
— Ты ведь, помню, неплохо в хоккей играл.
— Нет, это ты неплохо в хоккей играл. А я был великим хоккеистом.
— Вот уж не думал, что Пенни останется в этих краях.
— Почему? Потому что ей не ушибли
— Нет! Хорри! Тьфу ты, господи! Я же совсем не то имел в виду.
Но он широко улыбается сквозь завесу дыма, сгустившуюся в салоне машины.
— Джад, расслабься. Я просто стебаюсь.
— Чтоб тебя!
— Так меня уже. И изрядно. Так-то, брат мой по второй матери.
— Спасибо, горжусь. Так почему ты вспомнил о Пенни Мор?
— Она в магазине.
— Сейчас?
— Ну да. Она в будни, по вечерам, приходит сводить баланс. Зайди, поздоровайся.
— Пенни Мор, — повторяю я. И в памяти сразу всплывает ее жестковатая улыбка, вкус ее поцелуя. А ведь мы с ней когда-то заключили договор. Интересно, помнит она или забыла?
— Она будет рада тебя видеть. Наверняка.
— Может, как-нибудь в другой раз. — Я завожу мотор.
— Я что-то не так сказал?
Я качаю головой.
— Просто… тяжко встречаться с людьми из прошлого, когда в настоящем все так хреново.
Хорри кивает с видом мудреца.
— Тогда мы с тобой — два сапога пара. — Пошарив по карманам и вытряхнув на сиденье кучу мелочи, он в конце концов извлекает криво свернутый косячок и прикуривает от еще тлеющей сигареты. Затягивается поглубже и, задержав дыхание, передает мне самокрутку.
— Нет, я не по этому делу, — говорю я.
Хорри пожимает плечами и, приоткрыв рот, медленно выпускает танцующий дым.
— Мне от головы помогает, — говорит он. — Иногда я чувствую, что вот-вот будет приступ. Покурю — сразу отпускает.
— А мать запах не почует?
— А что она со мной сделает? Убьет, что ли?
В его голосе внезапно слышится несвойственная Хорри агрессивность, и я чувствую, что просьба Линды заехать за сыном — очередной эпизод в их долгой позиционной войне.
— Хорри, с тобой все в порядке?
— Все классно.
Он снова хочет передать мне косяк.
— Я за рулем, — отвечаю я.
Он пожимает плечами и, сделав еще одну затяжку, говорит:
— Мне больше достанется.
Глава 9
Оказалось, никто и не думает расходиться. Шива в полном разгаре.
— Джад! — окликает мама, пока я стараюсь потихоньку прокрасться на свое место. И все взгляды устремляются на меня. — Где ты был?
— Воздухом дышал, — бормочу я и присаживаюсь на низенький стул для шивы.
— Ты помнишь Бетти Элли? — спрашивает мать, указывая на маленькую, похожую на птичку женщину, сидящую прямо передо мной. Стульчики, предназначенные для родных усопшего, гораздо ниже тех, на которых сидят гости, поэтому мой взгляд постоянно упирается в их коленки, а если смотреть
— Конечно помню, — отвечаю я. — Здравствуйте, миссис Элли.
— Джад! Мое самое глубокое сочувствие!
— Спасибо.
— Ханна, дочь Бетти, год назад развелась, — радостно сообщает моя мать, словно эта новость должна меня как-то особенно порадовать.
— Печально, — откликаюсь я.
Бетти кивает.
— Он оказался любителем порносайтов, — поясняет она.
— Бывает, — киваю я.
— А Джаду жена изменила по-настоящему, — продолжает мать.
— Господи! Мама!
— Что такое? Тебе нечего стыдиться.
В гостиной, помимо нас, еще человек двадцать. Гости болтают — кто с моими ближайшими родственниками, кто между собой, — но в этот миг все они поворачиваются ко мне, точно болельщики на трибунах. В едином порыве. В третьем классе у меня был период, когда, выходя с урока в туалет, я в приступе паранойи представлял себе, что классная доска превращается в телеэкран и одноклассники смотрят, как я писаю. Сейчас ощущения были сходные.
— Ханна с сыном как раз гостят у Бетти, — невозмутимо продолжает мать. — Думаю, вам обоим будет полезно возобновить знакомство. Детство вспомнить.
В первом классе Ханна Элли была увековечена в школьном фольклоре: девчонки на переменках прыгали через скакалку под известную мелодию «Братец Яков, братец Яков, спишь ли ты?», но пели при этом так: «Ханна бесфамильная, Элли бесфамильная, трам-пам-пам, трам-пам-пам. Ханна — это имя, Элли — это имя. Стыд и срам, стыд и срам». Ханна из-за этой песенки жутко ревела, ее родители ходили к директору, и кончилось тем, что петь нам запретили. Как любой запрещенный текст, песенка тут же стала классикой андеграунда и преследовала Ханну, пока ее сверстники не подросли, не перестали прыгать на переменах через скакалку и не начали играть в «бутылочку». Сама Ханна осталась у меня в памяти как этакая мышка-норушка с густыми бровками и в очках.
— Ханне и своих проблем наверняка хватает, — говорю я, надеясь, что мать наконец прочтет в моих глазах, как сильно она рискует жизнью.
— Ну что ты, — живо откликается Бетти. — Она будет так рада встретиться со старым другом.
Бетти с матерью заговорщицки переглядываются, и я прямо слышу, как жужжат, проносясь туда-сюда, их безумные идеи, поскольку дамы достигли полного телепатического понимания: ее муж любил клубничку, его жена трахалась напропалую, значит, они — идеальная пара.
— Я пока не готов к новым отношениям, — говорю я. — И нескоро дозрею.
— Об отношениях никто и не думает! — восклицает мать.
— Конечно! — соглашается Бетти. — Речь всего лишь о дружеском телефонном звонке. Может, о чашке кофе.
Обе глядят на меня выжидающе. На протяжении всего разговора сидящий рядом Филипп пихает меня локтем в бок и тихонько хихикает. А ведь впереди еще шесть дней этого удовольствия. Если не пресечь материнскую «заботу» на корню, мама раззвонит о перипетиях моей личной жизни на всю округу.