Дальше живите сами
Шрифт:
— Что у вас с губой? — спрашивает она.
— Кое-кто решил передо мной извиниться.
Она усмехается:
— Сильно болит?
— Только когда улыбаюсь.
— Что-то я не видела, чтобы вы улыбались.
— Вы застали меня не в лучший момент жизни.
Она поворачивается, смотрит на меня в упор.
— Ведь Филипп спал с той девушкой? С Челси? — В ее голосе нет ни гнева, ни даже обиды. Только грусть.
— Не знаю.
— Есть предположения?
— Трейси, он — мой брат.
— Понимаю. — Она затягивается, медленно и неуверенно.
Она наклоняется, вытаскивает сигарету у меня изо рта и, сложив свою и мою вместе, наблюдает, как струйки дыма сплетаются и тают. Потом тушит обе сигареты о шифер крыши. И видно, что вот-вот расплачется.
— Мы ведь оба не курильщики, — замечает она.
— Верно.
Я смотрю на нее довольно долго. Она старше меня, но в ней есть что-то от испуганного ребенка, какая-то давняя, неизбывная боль, которую ничем не унять.
— Между нами и восходом солнца, — повторяю я.
— Договорились.
— Спал — не спал… Наверняка не скажу. Думаю, да. А если нет, то это дело будущего. А если не с ней, то с кем-то еще. Это было, есть и будет. К нему липнут челси всего мира.
По ее щекам тихо катятся слезы. Она обхватывает руками колени.
— Спасибо.
— Простите, — говорю я. — Это ужасно больно, по себе знаю.
Она вытирает глаза и медленно выдыхает:
— На самом деле я сама виновата. Любое вранье, которое он несет, меркнет по сравнению с тем, как вру себе я сама.
— Вы заслуживаете лучшего. Я люблю его, но вы заслуживаете лучшего.
— А знаете, что самое печальное?
— Что?
Она слабо улыбается и поднимает лицо к небу.
— Он действительно меня любит. И в глубине души он хочет быть именно тем человеком, в котором я нуждаюсь. Но ему это не по плечу.
— Так что вы намерены делать?
Она на мгновение задумывается. Пожимает плечами.
— Дождусь конца шивы. Иначе нельзя. Ну а потом подгребу лохмотья гордости… и остатки собственного достоинства. И скажу «до свидания».
— Он очень расстроится, будет уговаривать. Вы к этому готовы?
— Я оставлю ему «порше».
— Ничего себе. Прощальный подарочек.
— Он все делает искренне, все… Но мне сорок четыре года. У меня нет времени на гнев и обиды.
— Возможно, вы — самый лучший человек из всех, кого я знаю.
Она улыбается и треплет меня по колену:
— Я многое понимаю в этой жизни.
— Где вы были, когда мой брак катился в тартарары?
— Всегда к вашим услугам. — Пошарив в карманах, она достает визитную карточку с рельефными буквами. Там ее имя и куча разных сокращений — ученые звания. Ниже — СЕРТИФИЦИРОВАННЫЙ ПСИХОТЕРАПЕВТ, еще ниже ИНСТРУКТОР ПО ЖИЗНИ, а отдельно — жирным шрифтом — девиз: Составьте план.
— Составьте план, — произношу я.
— У вас он имеется?
— У меня? Что угодно, только не план. Скорее,
— Могу я предложить вам бесплатный совет?
— Конечно.
Трейси поворачивается ко мне:
— Вы женились рано, практически в колледже. Вас страшит одиночество. И все, что вы сейчас делаете, мотивировано этим страхом. А вы не волнуйтесь, что не найдете новую любовь. Она придет, когда суждено. Сейчас надо научиться жить в одиночку. Вы станете от этого только сильнее.
— Для чего мне эта сила?
— Чтобы быть отцом, чтобы быть тем человеком, которым хотите быть. Вот тогда-то и наступит время строить планы.
Я киваю. И представляю Джен, дрожащую в пустой постели, измученную сожалениями. Она одна. Я один. Она — мой самый близкий человек.
— Одиночество годится не для всех, — говорю я вслух.
Трейси уходит в дом. Я остаюсь на крыше, наблюдая, как оживает город, и вижу, что из дома Калленов выходит девушка. В коротком черном платьице, в туфлях на высоких каблуках, со спутанными волосами, с размазанной по лицу косметикой. Та самая девушка, с которой Хорри был вчера в баре. Она жмурится от яркого солнца и словно бы не знает, куда идти. Или не знает, где она. Впрочем, на то и тупик, чтобы двигаться можно было только в одном направлении. И она поспешно, почти бегом устремляется прочь. На работу она вряд ли опаздывает, еще слишком рано. Похоже, она просто хочет поскорее унести отсюда ноги.
Я не был в доме Калленов уже много лет. Все события всегда происходили у нас. В передней пахнет полиролью и сухими лепестками. Полы скрипят под ногами. Стена у лестницы украшена фотографиями закатов и лесов — Линда сама делала эти снимки во время путешествий.
Хорри — у себя в спальне, в цокольном этаже. Он лежит голый на полу и конвульсивно подрагивает, но приступ уже затихает. Рот его заполнен белой, точно мыльной, пеной, она капает с подбородка. Темную спальню заполняет терпкий запах секса и пота. Схватив с кровати влажную подушку, я подсовываю ее под затылок Хорри, потому что голова его еще дергается, выбивая стаккато на дубовом полу. Потом я укрываю его одеялом и, растопырив ладони, кладу их ему на плечи и грудь, чтобы знал, что я рядом. Он бьется подо мной, как умирающий зверь, но все медленнее, медленнее… спазмированные мышцы постепенно расслабляются. Все. Я оттираю слезы и пот с его лица и вскоре различаю в полутьме, что он открыл глаза.
— Ты тут? — спрашиваю я.
— Да, — сипло отвечает он, сглатывая слюну. Его взгляд тревожно мечется по комнате.
— Она ушла, — поясняю я.
— Полная впечатлений… — Он прикрывает глаза.
— Надо позвонить твоему врачу, — предлагаю я.
Хорри мотает головой:
— Все со мной как обычно. Это из-за секса. Пульс учащается, эндорфины, адреналин. Причин много.
— А нельзя что-нибудь принять? Заранее?
— От лекарств эрекция пропадает.
— Ясно. Надеюсь, она хоть того стоила?