Дама и единорог
Шрифт:
— Значит, мы расплачиваемся за твое безумство, — продолжил я. — С Леоном я бы столковался. И он заставил бы Жана Ле Виста прислушаться к голосу разума. Но ты всего лишь передаточное звено. Ты не уполномочен принимать решения.
— Весьма сожалею, Жорж, — сказал Никола, — но боюсь, что ты переоцениваешь влиятельность Леона-старика. Жан Ле Вист — человек тяжелый, и, если что заберет себе в голову, его уже не переубедить. Один раз, правда, я его уломал. Он ведь поначалу хотел на коврах изобразить сражение. Но второй раз такой фокус не удастся — ни мне, ни Леону.
— Значит,
— Это все происки его жены, будь она неладна. Черт побери этих женщин!
Он поднял кружку и подмигнул потаскухе в желтом, которая сидела напротив в дальнем конце зала. Она улыбнулась в ответ. Брюссельские потаскухи любят приезжих — думают, парижане щедрые и хорошо воспитанные. Может, оно и так. Они кружили вокруг Никола, точно чайки вокруг рыбьей требухи. Я всего раз был с потаскухой, еще до женитьбы, правда, толком ничего не помню — пива слишком набрался. Потаскухи время от времени сидят у меня на коленях, когда нет свободных мест. Но они знают, что я не их клиент.
— Tiens, [29] Жорж, — сказал Никола, — я страшно перед тобой виноват. Но я готов помогать в мастерской, если хочешь.
— Ты… — хмыкнул я и запнулся. Кристина точно нашептывала мне в ухо: «Соглашайся». Я кивнул. — Намедни прибыла очередная порция шерсти. Можешь заняться ее сортировкой.
— Ты даже не спросил про первые два ковра, — опять заговорил Филипп, — «Обоняние» и «Слух». В конце концов, твоя зазноба на «Вкусе» не единственная женщина на свете.
29
Послушай ( фр.).
«Обоняние» и «Слух» были свернуты в огромные трубки — внутри лежал розмарин, отпугивающий моль, — и заперты в длинный деревянный ящик, стоящий в самом углу. Мне плохо спится, пока готовые ковры лежат в мастерской. Хотя тут же спят Жорж-младший и Люк, мне отовсюду мерещится опасность: слышу шаги на улице и сразу думаю — воры, вижу огонь в очаге, сразу думаю — пожар.
— Надеюсь, вы ничего не меняли? — спросил Никола.
— Не волнуйся, они в точности как твои эскизы. И замечательно смотрятся на стене. Словно заключают в себе отдельный маленький мир.
— Знатные женщины так проводят дни? — поинтересовался Жорж-младший. — Играют на музыкальных инструментах, кормят птиц, гуляют по лесу, обвесившись драгоценностями?
— По-всякому, наверное, бывает, — хмыкнул Никола, потянулся к кувшину и встряхнул его. Тот был пуст.
— Люк, притащи-ка еще пива, — сказал я.
Я больше не сердился на Никола. Пожалуй, он прав. Жан Ле Вист — самодур, и тут ничего не попишешь.
Люк схватил кувшин и направился в угол, где возле бочки примостился разливальщик. Пока кувшин наполнялся пивом, потаскуха в желтом завела с ним разговор, показывая рукой на Никола. Глаза у Люка забегали — он не привык, чтобы женщины проявляли к нему внимание.
— Ты видел единорога? — тем временем допытывался Жорж-младший.
— Нет, — ответил
— Неужели? — Мне всегда казалось, что единороги водятся на Востоке, там же, где и слоны. Хотя в животных я мало что смыслю, так что лучше попридержать язык.
— Приятель говорит, единорог мелькнул, точно яркий лучик света, и скрылся между деревьями, так что он толком ничего не разглядел, кроме рога. А еще он уверял, что зверь ему улыбнулся. Поэтому я его изобразил таким довольным.
— А как насчет женщин?
Никола пожал плечами.
Кувшин наполнился, но разливальщик отдал его не Люку, а потаскухе, и та, прижав посудину к груди, плавной походкой двинулась к нашему столику, за ней плелся Люк.
— Ваше пиво, господа. — Она встала напротив Никола и наклонилась так, что ее груди едва не вывалились наружу. — Не найдется ли свободного местечка?
— Садись. — Никола подвинулся и усадил ее рядом с собой на скамью. — Что за гулянка без парочки потаскух?
У меня бы язык отсох такое сказать женщине, даже проститутке, но особа в желтом только загоготала.
— Сейчас позову подруг, — обрадовалась она.
В следующую минуту к нам подсели две ее товарки, и наш тихий уголок превратился в вертеп.
Скоро я засобирался домой. Потаскухи — развлечение для молодых. Последнее, что я видел, — как шлюха в желтом забралась к Никола на коленки, одетая в зеленое обнимала Жоржа-младшего, пунцового как рак, а третья, в красном, подтрунивала над Филиппом и Люком.
По пути домой я несколько раз сходил по нужде. Кристина меня поджидала в спальне. Она ничего не спросила, но я и без того знал, что у нее на уме.
— Alors, ты будешь ткать. Иначе не получится. Только об этом никто не должен знать.
Кристина кивнула. Затем ее лицо осветила улыбка. Она поцеловала меня и подтолкнула к кровати. А с потаскухами пусть развлекается молодежь.
АЛИЕНОРА ДЕ ЛЯ ШАПЕЛЬ
Вот уж не думала, что мы с Никола Невинным опять останемся наедине. Родители ушли в мастерскую, огорченные вестями, которые Никола привез из Парижа. Мама так сильно расстроилась, что даже позабыла дать мне задание. Поэтому я опять опустилась возле клумбы, очень осторожно, чтобы не раздавить ландыш. Его стебелек подрагивал прямо у моих ног, и когда задевал за коленки, воздух наполнял терпкий аромат.
Прошлым летом, после его отъезда, я, признаться, подумала, что мы расстаемся навсегда. Сначала все шло замечательно, но внезапно его словно муха укусила, и он перестал со мной любезничать и сделался резок с мамой и папой. И рисовал так, будто его гонят. А однажды вообще не явился в мастерскую, и Филипп сказал, что Никола уехал, поручив ему закончить последний картон. Может, мы его чем-то обидели, с нашей брюссельской дремучестью это немудрено. Может, мало хвалили его работы. Бывало, папины друзья встанут у него за спиной, когда он рисует, и давай критиковать: то единорог смахивает на лошадь или козла, то лев — на собаку, то виверра — на лису, то апельсиновое дерево — на орех. Никола эти придирки раздражали.