Дама из Амстердама
Шрифт:
— Да приводи хоть пять Пенелоп! — разрешила Танечка и улыбнулась.
— Я перестаю узнавать тебя, ма, — обрадовался сын и вздохнул.
— Иосиф! — строго спросила сына Танечка. — Два магазина и эта квартира — вся наша собственность? Так?
Клаус-Иосиф удивлённо взглянул на мать.
— Я снова перестаю узнавать тебя, ма, — сказал он и надолго замолчал. — Ты опять бросила принимать витамины?
Танечка про себя фыркнула и повторила вопрос:
— Я вчера заходила в шляпный магазин дважды — утром и в обед,
— В баре.
— Ты пил, сынок? — округлила глаза Танечка на пивной живот Клауса-Иосифа, удивляясь, зачем она завела этот разговор. Наверное, ей просто захотелось отвлечься от своих несбыточных грёз.
— В нашем баре…
— В нашем?!
— Я работал в нашем баре «Токийская лошадь», — сказал сын, всё подозрительнее поглядывая на мать. — Что с тобой, ма?
— Я пойду туда, поработаю, — объявила Танечка уже на пороге. — Завтра.
— А сегодня, не хочешь! — подал ей руку Иосиф. — Я тебя отвезу!
— А далеко?
— Увидишь…
— Ма, не позорь меня больше, — сказал ей сын на следующее утро, когда Танечка проснулась и спустилась пить кофе.
— А что, сынок? — спросила Танечка, которая ничего про вчерашний день не помнила.
Клаус-Иосиф положил рядом с её чашкой пакет с витаминами и покачал головой.
— Ты вчера набухалась, ма, — наконец сказал он. — И отплясывала, как матрос! — Клаус-Иосиф поморщился. — Раньше ты пила тихо, ма.
— Я?.. Пила тихо? — покраснела Татьяна Андреевна. — Когда я пила тихо?..
— До России, мам, — Клаус говорил, не снимая зеркальных очков, и вдруг снял их. — Видеть тебя не могу! — И вышел из кухни. — Ты разочаровала нас! Меня и Пенелопу! Зачем ты пела там? Ма-ма…
— Какая ещё Пенелопа?.. Я — пела? — проворчала Танечка, разглядывая незнакомую кухню. — Где я, собственно?.. Сынок!
И вышла на улицу.
— Этот волшебный город Амстердам, — прогудела ей шарманка на углу, и Танечка кое-что вспомнила. Но не всё.
Мимо магазина шляп медленно прошёл седой господин Ольсен.
— А где ваша мама? — с улыбкой спросил он грустного толстяка.
— Наелась клонированных помидоров и сидит отдыхает, — сказал Клаус-Иосиф и снова прикрыл покрасневшие глаза очками.
Рыжая Пенелопа в огромных веснушках только что объявила ему, что с такой свекровью ей ввек не ужиться! Её-то мама — не такая.
«Мы будем жить отдельно от мамы», — пообещал Клаус-Иосиф пересохшим ртом, хотя всю жизнь прожил с мамой и только с ней! Но Пенелопа, тряхнув рыжей чёлкой, вышла из шляпного магазина столь стремительно, что на пол с манекенов полетело сразу девять шляп.
А Татьяна Андреевна в эти минуты сидела на своём обычном месте — в закутке кружевного магазина — и смотрела сквозь тюль на площадь из витрины французского окна.
У неё все мысли были об одном.
— Как же это я?! — вертелась
Татьяне Андреевне последние двадцать лет не хотелось ни пить, ни петь, ни плясать…
МОСКВА — ДРУГОЕ ИЗМЕРЕНИЕ
По лестнице навстречу Юрию Тимофеевичу бежал пятилетний сван. В руке у старшего лейтенанта была лошадь. Гущин успел поймать её за хвост на лету.
— Сван, опять твоя лошадь, — возвращая парнокопытную игрушку, сказал Юрий Тимофеевич.
— Она сама скакнула! — грозно выпалил сван и ринулся наверх.
— Шалва, иди домой! — позвал голос сверху.
Другой рукой Юрий Тимофеевич поддерживал раненую по касательной пластмассовой лошадью Вайолет Грюнгрум.
— Ох, — совсем не по-голландски охала та. — Ох! Ох-ох!
— Сегодня уже поздно — переночуете здесь, а завтра я отвезу вас в посольство, — открывая дверь в квартиру, говорил Юрий Тимофеевич.
На Вайолет со стен глядели все Танечкины ученики — две с половиной тысячи детей… Вайолет зажмурилась от их настырных глаз…
— Устраивайтесь! Туалет и ванная… Я вам сейчас яичницу пожарю, — достал из холодильника два яйца Юрий Тимофеевич. И вытащил молоко.
В холодильнике лежал набор кое-каких продуктов, оставшихся от Танечки.
— Ну, я домой! — сказал через пять минут Юрий Тимофеевич.
Вайолет попробовала яичницу, попробовала ещё — и вылизала сковородку, до того та была вкусной. Прежде чем уснуть, включила диковинный ящик, похожий на допотопный телевизор.
— Си-эн-эн! — удивилась фру Грюнгрум и села, подперев щёку. Показывали обычные мировые новости, правда, в чёрно-белом варианте и без перевода.
«Этим летом престарелые граждане города были особенно агрессивны. — Вайолет жадно ловила текст, который читал диктор. — На улице с автобусом столкнулась бабушка пенсионного возраста».
И Вайолет увидела поворот от площади Мармелад к своему дому — показали помятый автобус и довольно упитанную старушку, которая грозила автобусу кулаком. Бабушку Вайолет не узнала, но ей показалось, что на пороге магазинчика, принадлежавшего ей последние шестьдесят лет, она увидела саму себя — в лиловой юбке и безразмерном свитере, похожем на парашют. Кадр промелькнул столь быстро, что Вайолет прикусила губу!
«Кто эта женщина? Я тут! А она — там?!»
И долго не могла заснуть, ворочаясь на узкой кровати в незнакомой, заставленной мебелью комнате… По потолку бежали тени от проезжавших по улице машин, но Вайолет все же заснула.
Когда следующим утром Юрий Тимофеевич пришёл за гражданкой Голландии, он увидел следующее — та жарила из остатков яиц глазунью, а в углу ругался телевизор, голосом Галкина.
— Там, — ткнула длинным ногтём Вайолет, — показывали бар!
— Ну и что? — Гущин пожал плечами.