Дама полусвета (Душа так просится к тебе)
Шрифт:
— Что случилось, Грек? — удивленно спросила Катерина, приподнимаясь на локте. — Шухер, надо тикать?
— Все тихо, — хрипло сказал он, и Катерина поразилась тому, каким незнакомым, странным был его голос. — Детка, ничего, ежели посижу?
Изумленная до последней степени Катерина села, не заметив, что кружевная ночная рубашка упала с одного ее плеча, обнажив руку до локтя и грудь. Помолчав минуту, растерянно спросила:
— Грек, а почему… Ой, что ты делаешь?!.
Объяснять Грек ничего не стал, да через мгновение уже отпала и необходимость в этом. Обнаружив вдруг себя в его страшно сильных, горячих, жестких руках, Катерина тут же поняла, что тратить время на вопросы нет
… — Деточка, я понимаю слова, — мрачно сказал Грек на следующее утро, сидя в роскошном кресле времен Людовика XV и прижимая к огромной багрово-лиловой шишке рукоятку Катерининого револьвера. — Зачем были нужны такие крайности?
— Я тоже понимаю слова! — отозвалась Катерина, которая стояла спиной к Греку у развороченной постели и яростно бросала вещи в чемодан. — И пошел ты к чертям собачьим, я уезжаю!
— Кого ты ждешь, дура?! — заорал вдруг Грек так, что Катерина, никогда не слыхавшая от подельника даже простого повышения тона, подскочила на месте и уронила на пол серебряный несессер. По полу разлетелись булавки, нитки с иголками и украшения. — Я к тебе под ружьем больше не прикоснусь! Пошла ты к чертям! Но объясни, чего ты дожидаешься?! Каких радостей господних?!
— Валета!!! — завопила и Катерина, сама не ожидавшая, что из глаз тут же брызнут слезы. — Сережу!!! И всегда дожидаться буду, ясно тебе, рукопомойник?!
— Идиотка!
— Сукин сын! — выпалила она, в слезах кидаясь к дверям, вся кипя от бешенства и стыда за то, что так глупо, ни с того ни с сего, разревелась.
Грек поймал подельницу за плечи уже на пороге. Насильно, не обращая внимания на бешеные отбрыкивания, втащил ее обратно в комнату, бросил, как куклу, поперек кровати, сел рядом — и вдруг рассмеялся.
— Бог ты мой, в мои-то годы, кто бы мог подумать… Детка, я прошу прощения.
Катерина, еще не остывшая, недоверчиво уставилась на него мокрыми зелеными глазами. Грек не отводил взгляда, смотрел внимательно, чуть насмешливо, слегка виновато.
— Шутишь? — на всякий случай спросила она.
Он покачал головой, протянул ей руку.
— Не шучу. Нам с тобой еще работать, девочка, а терять твои золотые пальчики из-за его бздыка… — Грек непринужденно указал на свою мотню. — Я еще не выжил из ума. Ну, малышка?.. Повинную голову меч не сечет? Можешь еще раз по башке мне вломить — и пойдем до пристани, время гонит…
— Не могу, жалко, — против воли улыбнулась Катерина, покосившись на вулканическую Грекову шишку. Тот усмехнулся, взял девушку за руку, поцеловал запястье и не спеша вышел из комнаты. Через четверть часа подельники покинули гостиницу, а к полудню были уже на пути в Париж.
За эти годы Катерина почти не вспоминала о сестрах — словно, перейдя невидимую черту, когда она заживо сожгла в запертом доме брата, сразу стала чужой им. Лишь иногда, в каком-нибудь предрассветном сне, девушке виделись родные лица, виделась Грешневка, всегда — летняя, с утопающим в зелени садом, распахнутыми окнами галереи, в которую с тихим щебетом влетали и уносились обратно в небесную голубизну ласточки. Проснувшись, Катерина счастливо улыбалась и в полудреме думала: «Надо бы написать… Хоть Ане в Москву, верно, беспокоится…» Но, поднявшись с постели, она напрочь забывала о своих намерениях — до следующего сна.
…В Одессу «генерал Морозов с дочерью» приехали в конце октября, в тихий солнечный день. Прижавшись лицом к пыльному вагонному стеклу, Катерина наблюдала за тем, как ползет мимо блеклая, выжженная летним зноем, крытая
Когда Катерина вошла в открытую настежь калитку Хесиного домика у моря, хозяйка варила во дворе варенье из последних слив. Девушка отвела упавшую с крыши ей на плечо узловатую, высохшую плеть винограда, остановилась и сказала:
— Хеся, я прехала.
В тот же миг ураганное «Гитенька моя, лахудра!!!» покрыло морской берег, и «свекровь» хлопнулась Катерине на грудь всеми своими восемью пудами, заставив «невестку» прислониться к хлипкому плетню.
— Хеся! Хеся, ты меня раздавишь! Ну, что же ты ревешь?!
— Ой-й, девочка моя приехала! Слава богу, что тебя еще не взяли! — самозабвенно рыдала Хеся, обнимая «невестку» мощными руками и не давая ей пошевельнуться. — Ой, как же я за тобой заскучилась, моя Гитенька…
— Сама ты Гитенька… Дай вздохнуть! Море еще теплое?
— Какое теплое, где оно теплое?! Оно уже как ноги у покойника, Гитька, слышишь?! Ты словишь чахотку, карьера твоя накроется медным тазом, а Грек меня задушит!!! Ты с ним еще не спишь?
Вопрос был привычным, задавался на протяжении трех лет регулярно, и Катерина уже устала злиться, а лишь так же привычно ответила:
— Не дождетесь.
— Ну и дура, — традиционно завершила Хеся — и с воплем кинулась к убегающему через края таза варенью.
Катерина облегченно вздохнула, поставила у крыльца саквояж из дорогой английской кожи и атласный зонтик, купленный в Париже, на минуту скрылась в доме и появилась уже в одной рубашке, на ходу закручивая в узел распустившуюся косу. И помчалась к вечерней воде, увязая в прохладном песке.
— Гитька, холера, убью! — рявкнула вслед Хеся, но было поздно: Катерина уже выгребала навстречу садящемуся в осеннее море солнцу по играющей на коротких волнах золотой дорожке.
Море в самом деле оказалось совсем холодным, и Катерина не стала уплывать далеко, хорошо помня, как несколько лет назад у нее в полуверсте от берега свело судорогой ноги. Ее вытащил тогда, сам чудом не утонув, Валет, и он же взял с нее слово «не урезать за вон те камни без никого». Катерина, державшая это слово до сих пор, с сожалением поглядывая на исчезающий в воде край солнца, повернула к берегу.
Когда она, мокрая, дрожащая от холода, отжимая на ходу волосы, вошла в дом, там уже горела лампа, было пусто и тихо. Подумав, что Хеся, верно, копошится на кухне с ужином, Катерина отправилась в дальнюю комнатку, где «свекровь» стелила ей постель, взяла с кровати расшитое полотенце, вытерла волосы и растерлась сама. Озноб тут же пропал, как его и не было; исчезла и усталость после долгой дороги, тело загорелось и посвежело, и страшно захотелось есть. Катерина потянула носом, с удовольствием отметила, что из кухни пахнет жареной рыбой, надела сухую рубашку, накинула поверх нее шаль и вышла из комнаты.