Дама полусвета (Душа так просится к тебе)
Шрифт:
— Сёма, тут никого нет.
Несколько мгновений служащие ошалело смотрели друг на друга. Затем старший очертя голову кинулся к футлярам с драгоценностями, по-прежему лежащим на столе, а младший — к портфелю с деньгами, стоящему там же. Футляры были пусты. В портфеле лежали старые газеты. Деньги и украшения пропали.
Молодой приказчик пришел в себя первым и вихрем вылетел в коридор:
— Эй, кто-нибудь! Горничная! Портье! Сюда! Полицию немедля! Кража, разбой! Ой, Соломон Моисеевич, дядя Шлёма, что с вами?..
Старый служащий, не ответив и судорожно схватившись за сердце, медленно опустился на пол.
В то же самое время на Николаевском вокзале в поезд, идущий в Одессу, в вагон первого класса садилась ничем не примечательная
— Чаю принеси и до завтра не беспокоить: почивать будем!
Через несколько минут принесли чай, проводник ушел, купец запер за ним дверь на защелку, и одновременно с этим, мягко качнувшись, тронулся вагон. За окном поплыл темный перрон, деревья, белая холодная осенняя луна, продирающаяся сквозь сплетение голых ветвей…
— Оторвались, Грек? — спокойно спросила купчиха.
— Кажется, да, — так же спокойно ответил купец.
Проверив на всякий случай крепость замка на двери, он первым делом оторвал седую бороду, аккуратно положил ее рядом с собой и лишь тогда скинул поддевку, к которой изнутри были подшиты войлочные валики для «толщины», и сапоги. Теперь на диване сидел немолодой, но ни капли не отяжелевший брюнет с острыми темно-карими глазами и мохнатыми, очень густыми, сросшимися бровями на темном нерусском лице. Брови были его собственные, и известнейший одесский вор Илларион Грек часто с досадой говорил о том, что когда-нибудь сбреет к чертовой матери эту особую примету, весьма мешавшую ему в его «деловых» предприятиях. Пока же Грек ограничивался тем, что перед очередным «делом» неудобные брови стриг и красил в подходящий для образа цвет. Сейчас он отряхнул с «особой приметы» густой слой пудры, и брови оказались дегтярно-черными. В Одессе поговаривали, что Грек, несмотря на кличку, полукровка-турок. Сам он эту тему никогда ни с кем не обсуждал.
С «супругой» тоже произошел ряд изменений. Она сбросила ковровую шаль, сняла салоп, на изнанке которого обнаружились такие же толстые валики, как и у Грека, размотала платок, высвободив роскошную, слегка растрепанную иссиня-черную косу, и с отвращением выплюнула прямо на стол ватные шарики, до сих пор лежавшие у нее за щеками и неузнаваемо изменявшие лицо — смуглое худое лицо младшей графини Грешневой, Катерины.
— Браво, девочка, браво, — мягко произнес Грек. — Ты, как всегда, была великолепна. Я понадеялся на твой талант — и мы с тобой в доле с богом! Ну — показывай слам!
Катерина, надменно улыбаясь, расстегнула широкий рукав-»фонарик». Изнутри в нем оказался пришитым карман-колбаска, из которого один за другим появились и легли на стол брошь «Антарктида», колье из александритов, кольцо с изумрудом-уральцем, огромные рубиновые серьги, два бриллиантовых браслета и длинное ожерелье из антильского розового жемчуга.
— Когда?.. — коротко спросил Грек, смеясь темными глазами.
— Когда проверяла товар в «Элизиуме», — пожала плечами Катерина.
— Неужели ничего не заметили?
— Им не до того было. Мальчишка таращился на мои плечи, а старик слишком боялся тебя разбудить. Футляры я сразу же закрывала, эти дураки в них и не заглядывали. Мы могли бы даже, я думаю, не устраивать маскарад с купеческой четой… Ненавижу эту вату во рту!
— Ничего, береженого бог бережет, — пусть ищут генерала с дочерью… И я ведь первый в Одессе сказал, что этим ручкам цены нет! — Грек с довольным видом взял тонкую руку спутницы и поцеловал длинные красивые пальцы. — Но каков был риск, девочка! Что, если бы им пришло в голову проверить за тобой?
— Все под богом ходим, — дернула плечом Катерина. — Такое уж наше с тобой ремесло. Скажешь, нет?
— Зачем ты пошла в эту
— Я начала, когда еще и знакома с ним не была, — с едва заметным раздражением возразила Катерина. — Я свой счет в пятнадцать лет открыла, и тебе это известно. Хватит, Грек. Прости, я устала сегодня слишком.
— Это ты прости, — несколько смущенно улыбнулся вор. — Отдыхай, малышка. Ты так отыграла бенефис, что теперь отдохнуть — дело святое. Спи, ночь долгая.
Он растянулся на диванчике не раздеваясь, подсунув под голову свой саквояж и свернутую поддевку. Катерина пристроила себе в головах узел и, тоже как была, в купеческом грогроновом сером платье, легла напротив, уверенная, что заснет немедля. Однако сон не шел. Не шел, несмотря на страшную чугунную усталость, на тяжесть в веках и напрочь, казалось, опустевшую голову. Луна все плыла и плыла за окном вагона, ее голубоватый свет лежал наискосок на платье Катерины, и та машинально гладила его рукой, не сводя взгляда с белого диска в черном осеннем небе. В голове медленно текли воспоминания.
Три года назад Катерина Грешнева ограбила московский приют, в который ее поместили после поджога родового имения и убийства брата, и бежала в Крым, а оттуда — в Одессу. Стояла весна, по всему городу цвели акации и каштаны, разливая по переулкам Молдаванки и Ближних Мельниц опьяняющий аромат, солнце пятнами скакало по булыжным мостовым и молодой зелени, море уже было теплым. Вспоминая о нем, Катерина тут же вспомнила и Валета: в ее мыслях он и море стали неразделимы. Ей тогда сравнялось шестнадцать лет, Валету — двадцать пять. Что еще нужно было для любви?..
Она хорошо помнила лицо Валета, знаменитого одесского налетчика, — смуглое, жесткое, со странно смотрящимися на нем светлыми серыми глазами. Белые зубы так ярко вспыхивали на этом темном лице, когда он глядел на нее, Катерину, и улыбался. Валет часто улыбался… он любил на нее смотреть. Три года прошло, а всё не забывается. Почему?.. Ведь все говорят, что он не вернется…
Непрошедшая острая боль вдруг стиснула сердце, и Катерина чуть слышно застонала сквозь зубы. Даже сейчас, три года спустя, невыносима была мысль о том, что она не увидит больше Валета. И ведь все из-за нее самой, боже, все из-за нее… Это она, Катерина, встретила тогда в Одессе графа Петра Ахичевского, любовника своей старшей сестры, который бросил Аню ради выгодной женитьбы. Девушке сразу же пришла в голову идея отомстить за сестру. Катерина попросила о помощи Валета, и тот согласился не раздумывая. Вдвоем они «взяли» богатую дачу Ахичевских на Фонтане, помимо денег и фамильных бриллиантов Катерина прихватила какие-то деловые бумаги. Зачем, зачем?! Девушка и сама не знала, что побудило ее сунуть в узел связку документов, но как раз из-за них подельники и «погорели». Это оказались очень важные бумаги государственного значения, из-за которых поднялся шум на всю Одессу, их с Валетом искала вся полиция города, нашла наконец… Катерина, отчаянно сопротивляясь при задержании, застрелила наповал жандарма. Валет понимал, что ее ждет многолетняя каторга, и поэтому на допросе решительно взял все на себя. Катерина так же решительно отстаивала свои показания, повторяя опешившему следователю: одна брала дачу, одна украла документы, сама застрелила казенного человека, отпустите Сережу, он только помогал… Валет твердил то же самое с точностью до наоборот. Очная ставка превратилась, по словам следователя, «в сущую семейную сцену»: подельники благим матом орали друг на друга, путая показания и усиливая следовательскую головную боль. Ни один не собирался отступать. Неизвестно, чем бы это все закончилось, если б из Москвы не примчалась Анна Грешнева со своим нынешним покровителем: действительным тайным советником Максимом Модестовичем Анциферовым.