Дама полусвета (Душа так просится к тебе)
Шрифт:
Анна упала вниз лицом в подушку. Сдавленно произнесла:
— Убирайтесь…
— Аня…
— Вон!!!
— По Москве долгое время ходили слухи об Анциферове, — помолчав, как ни в чем не бывало продолжил Газданов. — Но мне почему-то кажется, что они пустые. Я знаю Максима Модестовича, это очень умный и очень осторожный человек. Он не стал бы искать связи с такой женщиной, как ты.
— А ты, значит, ищешь? — Анна подняла голову, и из ее глаз на Газданова плеснуло ненавистью и отчаянием, столь сильными, что он отшатнулся. — Ты, стало быть, не боишься связи с такой женщиной? Браво, полковник, браво, поразительная смелость! Как это великолепно — «камелия» графиня Грешнева, которая до вас была в руках ВСЕГО ЛИШЬ у мужчин семьи Ахичевских! А вы не думали,
— Я думал об этом, — ровно ответил Газданов.
— Ах, вот как? Наверное, вы предположили, что я влюбилась с первого взгляда?! Что потеряла голову, сошла с ума?! В моем-то возрасте, с моим опытом!..
Газданов молчал. «Что я делаю, боже, что я делаю, что мелю…» — лихорадочно проносилось в голове Анны. Понимая, что разговор уже перешел все границы здравого смысла, что еще миг — и она, потеряв самообладание, выпалит в лицо этому человеку, что просто выполняет поручение Анциферова, что совершенно напрасно он вообразил себе ее влюбленность… К счастью, Газданов не произносил больше ни слова, и Анна колоссальным усилием воли смогла взять себя в руки.
— Господин полковник, прошу меня оставить, — прошептала она, отворачиваясь к стене. — Разговор этот бессмыслен, и наше с вами совместное пребывание также. Я повысила тон, о чем сожалею. Более нам видеться незачем.
Газданов встал. Анна повернулась лицом к стене и молча ждала, пока Сандро оденется. Когда же полковник вышел из комнаты, она уткнулась лицом в подушку. Слез не было.
На другой день Анна проснулась поздно, с больной головой, и почти весь день пролежала в постели, то тихо, без всхлипов, плача, то просто глядя в стену остановившимися глазами. Ближе к вечеру она с огромным трудом вытащила себя из постели, дошла до секретера и попыталась написать письмо Анциферову, излагая произошедшее минувшей ночью и прося освободить ее от неудавшегося задания. Три или четыре смятых листа бумаги были в сердцах брошены под стол, пока Анна не поняла, что написать что-то вразумительное ей не под силу. В чем она собралась признаваться Максиму Модестовичу? В том, что бездарно провалила его поручение? В том, что Газданов оказался прав и она — действительно никуда не годная куртизанка? В том, что она, как выяснилось, вовсе не является «уродом, лишенным всяких женских чувств»?! Осознав последнюю мысль, Анна бросилась на неубранную постель и разрыдалась так, что прибежала испуганная горничная.
— Охти, Анна Николаевна, мигрень разошлась?! За доктором спосылать?
— Даша, поди прочь… Нет… Принеси воды, подай соли… Надо в конце концов одеваться, уже темнеет… Что это такое у тебя?.. Откуда?
Последнее относилось к огромному букету белых орхидей в руках горничной.
— Только что принесли, Васька из цветочного на Тверской в приемной дожидается, спрашивает — может, ответ будет?..
Недоумевая, Анна взяла в руки букет, от которого ударил свежий, чуть горьковатый запах, на миг даже облегчивший головную боль. Зачем-то осмотрев цветы, она привычным движением достала глянцевую карточку цвета слоновой кости и прочла короткое, написанное от руки четким косым почерком: «Графиня, простите ли вы меня? Князь Сандро Газданов».
Коротко вздохнув, Анна протянула букет горничной.
— Отослать назад. Ответа не будет.
— Отослать?! — изумилась Даша, которая служила в этом доме пять лет, и ни разу на ее памяти многочисленные букеты, присланные хозяйке, не отправлялись обратно. Анна посмотрела на нее со всей строгостью, которую допускали заплаканные, покрасневшие глаза, и горничная удалилась, вздыхая и сокрушенно бормоча:
— Господи, да чего ж он, сердешный, натворил-то?.. И Ваське вот только и дела, что по Москве с букетами взад-вперед шастать, то туда несть, то обратно, будто дела настоящего нетути…
— Даша, хватит ворчать! — крикнула ей вслед Анна. — Возвращайся скорей и подавай одеваться!
— Едете куда-то, барыня?
— В театр.
Идея насчет театра пришла в голову Анны неожиданно: еще пять минут назад она мечтала только снова лечь в постель и остаться там до скончания времен. Но появление орхидей навело ее на мысль о том, что Сандро, получив цветы
Вечером Анна сидела в ложе Большого театра. Давали «Жизнь за царя», где Софья исполняла маленькую партию Ольги. Театр был уже полон, внизу, в проходе партера, ручейками разливаясь по рядам, бурлила река из фраков, белых манишек, вечерних платьев, шалей и бриллиантовых искр, жужжал хор голосов, слышались возгласы приветствий и комплиментов, галдела галерка: театральная Москва жила привычной жизнью.
Опера Глинки казалась Анне, любившей итальянцев и Чайковского, слишком тяжеловесной, пафосной и верноподданической, но выбирать не приходилось, да и слушать сестру она любила неизменно. Анне до сих пор не верилось, что Соня, малышка Соня, которая давным-давно в Грешневке повторяла, стоя у фортепьяно, музыкальные уроки старшей сестры и пела на все имение звонким и верным голоском «Luna rossa» и «Torn'a Surriento», — теперь одна из солисток Императорского театра и через несколько дней будет исполнять Татьяну. Неисповедимы пути господни, вздохнула Анна, автоматически раскланиваясь из ложи с Анциферовым, который шел по проходу в партере и мельком скользнул по ней глазами. Да начала спектакля уже несколько человек заглянули к ней в ложу, чтобы поцеловать руку, сделать дежурный комплимент и заверить, что «в нынешний же вторник — у ваших ног, графиня!» Все это оказывались знакомые мужчины, главным образом гвардейские офицеры, и Анна спокойно протягивала руку для поцелуя, улыбалась и обещала, что будет рада встрече. Когда дверь ложи за ее спиной скрипнула в очередной раз, она положила программку на малиновый бархат барьера, с привычной улыбкой обернулась… но протянутая для поцелуя рука застыла в воздухе: в дверях ложи стояли Владимир Черменский и Сандро Газданов.
Замешательство Анны длилось лишь долю секунды. Через мгновение ее рука была протянута Черменскому.
— Здравствуйте… господа. Так вы сегодня тоже в опере? Владимир Дмитрич, вы все-таки остались в Москве! И не заходите ко мне, как же вам не стыдно?
Владимир только улыбнулся, а Газданов так ловко перехватил руку графини, что вырвать ее у него было бы уж совсем дурным тоном. Анна, собрав всю волю, улыбнулась и ему:
— Добрый вечер, господин полковник.
Газданов молчал, не поднимая глаз. Черменский покосился на него, затем несколько смущенно взглянул на Анну, открыл было рот, но Анна продолжала с улыбкой спрашивать:
— Так вы пришли слушать нашу Соню, Владимир Дмитрич? Пойдете за кулисы в антракте?
— Нет, разумеется. Графиня…
— Как положение дел в имении? — мило болтала Анна, отчаянно надеясь, что сейчас вот-вот опустят занавес. — Вижу, что хорошо, иначе бы вы не вырвались на зиму в Первопрестольную. Читала ваш последний очерк в «Листке», о заводах в Новочеркасске, просто бесподобно! Даже я, которая ничего не понимает в этой ужасной красильной промышленности, была заинтригована! Почему вы не пробуете сочинять романы, Володя?
— Потому что не могу писать о том, чего не видел сам, — честно ответил Черменский и, не давая ей развить тему, быстро сказал: — Анна Николаевна, я, собственно, желал бы выяснить, что происходит.
— Что вы имеете в виду?
— Вообразите, вот этот осетинский жеребец, — Черменский не глядя кивнул в сторону Газданова, — явился ко мне на квартиру час назад и попросил в счет старой дружбы замолвить за него слово перед вами, поскольку я, понимаете ли, старый друг семьи, пользуюсь вашим расположением, и тому подобное. Но сколько я ни пытался выяснить, в чем, собственно, он провинился, этот абрек молчит! И я, как вы изволите видеть, нахожусь в глупейшем положении! С одной стороны, — действительно старая корпусная дружба, койки два года рядом в дортуаре, вольтижировка, общие «хвосты» по фортификации и так далее. С другой — как я могу о чем-то просить вас, не зная даже в чем дело?