Дама с рубинами. Совиный дом (сборник)
Шрифт:
Взяв со стола муфту и опустив на лицо вуаль, она хотела удалиться, но Рейнгольд удержал ее.
– Ты что-то сказала о деньгах, бабушка? – спросил он, задыхаясь от волнения. – Неужели тот человек имеет совесть предъявлять нам какие-то требования? Ведь он, кажется, уже зачем-то обращался к дяде Герберту.
– Не горячись, Рейнгольд! – принялась успокаивать его старая дама. – Все дело похоже на мыльный пузырь и не стоит, по всей вероятности, выеденного яйца. Во всяком случае, раз мы знаем, что эти Ленцы замышляют против нас, мы не должны их жалеть. Разве оказывают благодеяния своим заведомым
Сказав это, она вышла из комнаты, а Рейнгольд, взяв поставленную Маргаритой на стол корзину с вареньем, позвал тетю Софи и, когда та пришла из кухни, потребовал у нее ключ от кладовой.
– Боже сохрани, чтобы я тебе его отдала! Тебе совершенно нечего делать в моей кладовой! – решительно объявила тетя Софи. – Ты любишь везде совать свой нос. И поставь, пожалуйста, корзинку – это не твое варенье, я сама варила его для больных из ягод моего сада.
Он поспешил поставить на пол корзинку: в словах тетки он не мог сомневаться, так как с детства знал, что она всегда говорила правду.
– Ну, можешь распоряжаться своими ягодами как хочешь, только в пакгауз я не позволю ничего посылать.
– Не позволишь? Видишь, вот эта голова, – она постучала пальцем себя по лбу, – сорок лет, с тех пор как умерли мои родители, жила своим умом и никогда не кривила душой, а теперь такой сопляк вздумал мне прописывать законы! Да этого не делал и твой покойный отец!
– О, отец принял бы еще не такие меры, если бы знал, что этот господин Ленц его тайный враг! Я никогда не доверял жильцам пакгауза, мне с малолетства было противно их лицемерие исподтишка – настоящие иезуиты! Со стороны же бабушки непростительно, что она обеспокоила нас своими неопределенными намеками. Я должен был заставить ее все сказать, но знаю по опыту, что раз она собралась ехать с визитами, от нее ничего не добьешься. Она спешит всегда так, словно от ее посещений зависит благосостояние всего города. Ты, кажется, наконец образумилась, Грета. Так спрячь же белый бурнус в шкаф. Но не думай, что я верю в полное твое обращение на путь истины, и знай, я буду неустанно присматривать за двором и пакгаузом.
С этой угрозой он вышел из комнаты, а Маргарита перекинула пальто на руку, чтобы его унести.
– Но скажи мне, ради бога, Гретель, что это у вас тут за чудные истории? Что случилось со стариками Ленцами? – воскликнула тетя Софи, притворив дверь за вышедшим Рейнгольдом.
– Говорят, они наши враги, – отвечала с горькой усмешкой девушка.
– Какой вздор! Чего только не выдумают в верхнем этаже! – рассердилась тетя Софи. – Если уж этот чистосердечный старик с добрым лицом может лгать и действовать исподтишка, так надо закрыть для всех свое сердце. Все человечество, значит, состоит из негодяев и не стоит ни в ком принимать участия! Но все это неправда, голову даю на отсечение!
– Я верю этому так же мало, как и ты, и, несмотря на все намеки и угрозы, я бы все-таки пошла к больной, – сказала Маргарита, – если бы не Рейнгольд: при малейшем раздражении у него синеет лицо, и меня это невыразимо пугает, тетя. Состояние его здоровья ухудшилось, хотя доктор этого не находит. Я не могу решиться заведомо раздражать и сердить его, надо придумать что-нибудь другое, чтобы помочь бедной старушке.
Немного погодя она пошла в бельэтаж, где велела проветрить и истопить камины в предназначенных для дедушки комнатах. Предполагавшееся в октябре их обновление, разумеется,
Теперь эти покои должны были несколько оживиться – дыхание жилого тепла проникнет в ледяной воздух галереи, в котором, как казалось Маргарите, замерла скорбь.
Так как все окна выходили на север, здесь царил полумрак, а снаружи взгляд терялся в снежной пустыне, простиравшейся в необозримую даль и сливавшейся на горизонте с безоблачным небом. Все было безжизненно, безотрадно, словно никогда уже не зазеленеют и не заколосятся эти поля и не зацветут черные ветви высоких плодовых деревьев.
Маргарита подошла к последнему окну галереи. Здесь слышала она в последний раз голос отца, здесь спряталась, чтобы незамеченной посмотреть «новую комедию» в отцовском доме, в который вернулась после пятилетнего отсутствия.
И тогда же к ней подошел бывший студент, теперь первый сановник в городе, и она подшучивала над «господином ландратом» и в душе насмехалась над ним. О, почему она, такая сильная, такая упрямая, как говорили все, не могла стать на ту же точку зрения? Ее рука невольно сжалась в кулак и взор устремился вдаль с бессильной злостью. Но вдруг она испуганно отскочила назад: от пакгауза по двору шел ландрат. Он, вероятно, видел ее гневный жест, потому что поклонился ей с улыбкой, а она бросилась в одну из предназначенных для дедушки комнат, в красную гостиную. Но поспешное бегство ей не помогло: через несколько мгновений Герберт уже стоял перед ней. Хотя молодой человек каждый день ездил в Дамбах справляться о здоровье отца, он так радостно протянул ей руку, как будто давно с ней не виделся.
– Как хорошо, что ты опять здесь! – сказал он. – Теперь мы будем вместе ухаживать за больным. Да и пора было тебе вернуться в наши высокие комнаты. Ты так побледнела в тесной, душной комнате у дедушки. – Прикрывая свое беспокойство саркастической улыбкой, ландрат старался заглянуть ей в глаза, но она смотрела в сторону, и он продолжил: – Меня испугало твое бледное лицо в окне, когда я шел из пакгауза.
– Из пакгауза? – переспросила она недоверчиво.
– Ну да, я справлялся о здоровье бедной больной. Тебе это не нравится, Маргарита?
– Мне? Мне не может не нравиться, когда ты поступаешь человечно, жалея несчастных! – горячо воскликнула она. В эту минуту она опять была восторженной девочкой, которую волновали благородные чувства. – Нет, относительно этого я думаю совершенно так же, как и ты, дядя.
– Вот видишь, и я поступил наконец согласно твоим взглядам и чувствам, я слышу это по твоему сердечному тону. Мы оба ощущаем жизнь горячо и молодо, что совсем не подходит к поседевшему, согнувшемуся от старости дяде. Ты это сама понимаешь, потому-то тебе сейчас так трудно было произнести столь почтенное звание. Давай-ка похороним этого старика «дядю»!
По ее губам скользнула легкая улыбка, тем не менее она ответила отказом:
– Нет, придется его сохранить. Что скажет бабушка, если я вернусь к своему «детскому непослушанию»?
– Но, в конце концов, это касается только нас двоих!
– О нет, как это ты так говоришь! Бабушка, пока жива, не откажется от опеки над всеми нами, я это знаю, – с горечью возразила она. – И счастлив твой Бог, что она не видела, как ты шел из пакгауза, иначе бы очень рассердилась.
Он засмеялся.