Дама с рубинами. Совиный дом (сборник)
Шрифт:
– Ах, как здесь хорошо! – воскликнул он, подходя ближе. – Наш больной не пожалеет о своем уединенном павильоне. Я рад, что он наконец поселится с нами. Мы будем вместе ухаживать за ним и заботиться о его удобствах и здоровье. Да, Маргарита? Это будет прекрасная жизнь!
Она стояла, отвернувшись, поправляя складки портьеры.
– Для меня нет ничего приятнее, чем быть с дедушкой, – отвечала она, не оборачиваясь. – Но маленький брат теперь тоже имеет на меня права, и привыкнет ли к нему так скоро старик, чтобы переносить его присутствие, – это еще вопрос. Так что мне придется делить
– Совершенно справедливо, – согласился ландрат. – Однако надо выяснить еще одно. Ничего не может быть естественнее, чем-то, что молодые стремятся к молодым, и мы, двое стариков – мой добрый отец и я – не можем требовать, чтобы ты жертвовала нам все свое время. Но не найдешь ли ты возможность уделять нам иногда вечерком часок-другой для беседы, а? Ты согласна?
Она обернулась к нему с легкой улыбкой, а он уже взял со стола цилиндр, и его незастегнутое пальто позволило увидеть безупречно сшитый элегантный фрак.
Он заметил ее удивленный взгляд.
– Да, сегодня мне предстоит много дел. Во-первых, я должен сообщить отцу о переменах, произошедших в вашем семействе, а во-вторых… – Он приостановился на минуту и прибавил поспешно с внезапной решимостью: – Ты первая слышишь это от меня, даже мать моя еще ничего не знает – я еду на обручение в Принценгоф.
Она побледнела как полотно и невольно схватилась за сердце.
– Так я могу наперед пожелать тебе счастья? – почти беззвучно проговорила она.
– Нет еще, Маргарита, – удержал ее Герберт, и на лице его внезапно выразилось глубокое волнение, однако он быстро овладел собой. – Сегодня вечером я заеду на обратном пути в Дамбах, и ты увидишь своего дядю счастливым.
Ландрат сделал прощальный жест рукой и поспешно вышел. Не прошло и нескольких минут, как он уже ехал по рынку.
Маргарита осталась неподвижно стоять у окна. Судорожно прижав к груди руки, смотрела она на простиравшееся над рынком небо, покрытое серыми тучами.
Кровь будто остановилась в ее жилах, и она почувствовала смертельную усталость, словно ее поверг на землю какой-то удар. Вот до чего она дошла…
Несколько месяцев назад мир казался ей слишком тесным, и в своей гордости, молодом веселье и стремлении к свободе она не признавала никаких оков, а теперь в ее жалком уме преобладала одна мысль и ее бедное сердце беспомощно корчилось в прахе, будто отданное на осмеяние тем, кто охотно пресмыкается по земле и ненавидит и преследует людей с гордой душой.
Но свет не должен знать о мучивших ее мыслях, о ее сердечной ране. Сколько людей хранили всю жизнь и уносили с собой в могилу тайну, о которой никто не подозревал! И она постарается найти в себе силы для такого подвига, научится спокойно смотреть в глаза, имеющие над ней такую власть. Чего бы это ей ни стоило, она будет ласкова с ненавистной красавицей, будет бывать в доме, где ее высокородная тетушка станет полновластной хозяйкой.
Через некоторое время Маргарита спустилась в общую комнату и начала собираться в Дамбах. Тетя Софи ворчала, что она не выпила кофе и не притронулась к пирогу, специально испеченному для нее смущенной Бэрбэ, но молодая девушка вряд ли слышала то, что ей говорили. Она молча завязывала
Но нет, не надо поддаваться слабости – тетя не должна знать, что она несчастна, это причинит ей боль.
Итак, не проронив ни слова, Маргарита села в карету и, выехав из города, опустила окно. С юга в лицо дул легкий ветерок, который растапливает своим дыханием неподвижный лед, по-текущий вскоре потоком слез, освобождает деревья и кусты от тяжелого снежного покрова, пробуждает в природе жизнь и движение, оживляет и сердце человека. Начиналась оттепель.
Мягкие сумерки спускались на землю. Жесткие, резкие тени слились в однообразном нежно-сером свете, и на этом фоне тут и там вспыхивали отдельные огоньки деревенских домиков.
Направо, под старыми ореховыми деревьями, словно жемчужная цепь, сияли слабым золотистым блеском окна Принценгофа – то горели обручальные свечи.
Маргарита вжалась в угол кареты и, только когда кучер свернул на дорогу к фабрике и Принценгоф остался позади, подняла глаза, робко и нерешительно, как боязливый ребенок, который хочет удостовериться, что страшное видение исчезло.
Дед приветствовал ее радостным восклицанием. При звуке его сурового, но такого милого голоса она приободрилась и постаралась непринужденно с ним поздороваться. Однако и старик был сегодня как-то по-особенному серьезен. Между его бровями залегла мрачная, гневная складка. Он даже не курил, и когда внучка сняла шляпу и тальму, снова заходил по комнате.
– Кто бы мог подумать, майский жучок? – воскликнул он, внезапно останавливаясь перед нею. – Дураком, доверчивым дураком был твой дедушка, что ничего не видел. А теперь, когда с ясного неба неожиданно грянул гром, приходится хлопать глазами и на все соглашаться, как будто всего этого следовало ожидать.
Маргарита молчала, не поднимая головы.
– Бедняжка, какой у тебя расстроенный вид, – сказал он, положив ей руку на голову и поворачивая ее лицом к лампе. – Да и немудрено: пережить вторично тяжелое горе… Это перевернуло и меня, старика. А ты его скрываешь и молча переносишь все! Герберт говорит, что ты помогала ему как мужественный товарищ.
Вспыхнув, она взглянула деду в лицо – казалось, что он внезапно разбудил ее от сна.
Он говорил об открытии семейной тайны, а она думала, что его гнев был вызван помолвкой Герберта. Вот до чего она дошла! Ею настолько овладела мысль о происходящем сейчас в Принценгофе, что все остальное было забыто.
– Послушай, дитя мое! – начал он снова. – Скоро нам не будет житья от сплетен в этом захолустье. Кумушкам теперь по горло работы, и меня удивит, если они не выйдут на рынок, чтобы растрезвонить о пикантной истории в доме Лампрехтов. Все это еще ничего. Я никогда не обращал внимания на то, что говорят в нашем городе, да и со всем этим происшествием можно бы примириться. Одного я не могу перенести и простить, черт возьми! – это трусости и жестокости, с которой отец отрекся от своего ребенка и…