Дама в черном

Леру Гастон

– Мне страшно.

На мой вопрос, чего ей бояться, она в свою очередь спросила:

– А разве вам не страшно?

Я замолчал; это правда, мне тоже было страшно.

– Разве вы не чувствуете, как будто что-то совершается? — прибавила она. — И где! Вокруг нас! — Она пожала плечами. — Ах, я совсем одинока! И мне страшно! — И она направилась к двери.

– Куда же вы идете?

– Я пойду поищу кого-нибудь, чтобы не оставаться одной…

– Кого же вы собираетесь искать?

– Князя Галича!

– Князя! — вскрикнул я. — Зачем он вам? Разве я не с вами?

К несчастью, волнение Эдит лишь возрастало, несмотря на то что я прилагал все усилия, чтобы прогнать его, и я без труда понял, что оно было вызвано, главным образом, запавшим ей в душу страшным сомнением в личности ее дяди, старого Боба.

Мы вышли из башни Волчицы. Приближался

полдень, и весь двор тонул в лучах солнца. Не захватив с собой темных очков, мы были вынуждены прикрывать глаза руками, чтобы защитить их от слишком ярких красок, но гигантские герани слепили нас своим кроваво-красным цветом. Мы шли, держась за руки, по иссушенной земле, по раскаленному песку. Но наши руки горели еще сильнее, чем все, что нас окружало, чем все окутывавшее нас пламя. Мы смотрели вниз, чтобы не видеть бесконечного зеркала вод и, может быть также, чтобы не угадать того, что совершалось среди этого океана света. Эдит повторила: «Мне страшно!» — и я также испытывал страх, вызванный не только таинственными происшествиями ночи, но и этой гнетущей лучезарной полуденной тишиной. Свет, в котором совершается что-то невидимое, гораздо ужаснее мрака. Полдень! Все отдыхает и все живет, все умолкает и все шумит. Прислушайтесь, и вы услышите звуки более таинственные, чем поднимающиеся с земли с наступлением вечера. Закройте глаза и перед вашим внутренним взором предстанет целый ряд видений, волнующих сильнее, чем призраки ночи.

Я посмотрел на Эдит. Холодный пот струился по ее бледному лбу. Меня самого начинала бить лихорадка, так как я знал, что был бессилен что-либо для нее сделать и что неминуемое совершалось вокруг нас и мы не могли ни остановить, ни предугадать его. Она повела меня к воротам во двор Карла Смелого. Свод ворот вырисовывался черной аркой на светлом фоне; в конце этого прохладного туннеля стояли, как две белоснежные статуи, лицом к нам Рультабий и Дарзак. Рультабий держал в руках трость Артура Ранса. Не знаю почему, но эта подробность меня взволновала. Концом трости он указывал Роберу Дарзаку на что-то, чего мы не могли видеть. Слов их мы также не слышали. Они что-то говорили друг другу, едва шевеля губами, как два заговорщика, связанные общей тайной. Эдит остановилась, но Рультабий сделал ей знак приблизиться, повторив свой жест тростью.

– Боже мой! — воскликнула она. — Что ему еще нужно от меня? Мне так страшно, господин Сенклер! Я скажу дяде все, и будь что будет.

Мы вошли под свод арки; Рультабий с Дарзаком смотрели, как мы приближаемся, не делая ни одного шага навстречу нам. Эта их неподвижность была удивительна, и я спросил, причем мои слова повторило эхо под сводом:

– Что вы там делаете?

Когда мы подошли, они попросили нас встать спиной ко двору Карла Смелого, чтобы мы смогли увидеть то, на что они так упорно смотрели. В вершину свода был вделан камень с выгравированным на нем гербом Мортолы, перекрещенным знаками младшей ветви. Этот камень шатался и в любую минуту мог свалиться на голову проходящих. Рультабий, без сомнения, заметил этот висящий над нашими головами герб и теперь обратился к Эдит с вопросом, не разрешит ли она снять его, чтобы затем более прочно укрепить на прежнем месте.

– Я убежден, что стоит дотронуться до него концом трости, и он упадет, — сказал Рультабий и передал трость Эдит. — Вы выше меня, — пояснил он, — попробуйте сами.

Но мы тщетно один за другим пытались дотянуться до камня: он висел чересчур высоко, и я уже спрашивал себя, для чего Рультабий затеял эти упражнения, как вдруг за моей спиной раздался душераздирающий крик!

Мы все обернулись, как по команде; ужас отразился на наших лицах. Ах, этот крик! Жуткий крик, прозвучавший на сей раз в полуденный час! Когда же все это прекратится? Когда же эти ужасные крики перестанут возвещать нам о новых жертвах? О том, что один из нас поражен невидимой преступной рукой, внезапно и коварно, как чумой? Без сомнения, зараза надвигается не так бесшумно, как эта смертоносная рука! И вот мы вчетвером стоим на месте с широко раскрытыми глазами, вопрошающими напоенный светом воздух, еще дрожащий от смертельного крика. Кто же умер? Или кто должен умереть? Из чьих умирающих уст вырвался этот предсмертный стон? Куда бежать среди окружающего нас ослепительного света?

Больше всех напуган Рультабий. Я видел, как он при самых неожиданных обстоятельствах сохранял хладнокровие, видел, как он бросался на крик о помощи с героической отвагой, как он шел на риск среди моря мрака; почему же он дрожит сейчас,

среди белого дня? Вот он перед нами, беспомощный, как ребенок, он, только что считавший себя хозяином положения. Он, значит, не предвидел этой минуты? Минуты, когда кто-то будет умирать среди полуденного света? Маттони, проходивший в это время по переднему двору, услышав крик, подбегает к нам. Одним жестом Рультабий заставляет его замереть на месте, под воротами. Теперь молодой человек направляется к эпицентру стонов, потому что они будто доносятся со всех сторон, описывают круги вокруг нас в раскаленном воздухе. Мы следуем за ним, затаив дыхание, вытянув руки, как делают люди, идущие во мраке, чтобы не натолкнуться на какое-нибудь невидимое препятствие. Мы подходим все ближе к источнику стонов и, пройдя тень эвкалипта, видим человека, извивающегося в конвульсиях. Это Бернье! Бернье! Он хрипит, старается приподняться и не может, он задыхается! Из груди его потоком льется кровь… Мы склоняемся над ним, и, прежде чем умереть, он произносит эти два слова: «Фредерик Ларсан»!

Голова его падает. Фредерик Ларсан! Фредерик Ларсан! Он везде и нигде! Опять он! Невидимый, несуществующий убийца!.. Ибо единственный выход отсюда, где совершилось убийство, — это ворота, в которых мы стояли вчетвером. И все мы так быстро повернулись, как только раздался крик, так быстро, что должны были увидеть смертельный удар! Но мы ничего не видели, кроме ослепительного света!.. Движимые общей мыслью, мы спешим в Квадратную башню: дверь открыта настежь, без колебаний мы входим в помещение старого Боба, минуем пустую гостиную и отворяем дверь в спальню. Старый Боб спокойно лежит на кровати, в своем высоком цилиндре на голове, и у его изголовья сидит жена Бернье. Они совершенно спокойны! Но вот несчастная женщина замечает наши расстроенные лица и испускает крик ужаса в предчувствии еще неясной для нее катастрофы! Она ничего не слышала! Она ничего не знает!.. Но она хочет выйти, она хочет видеть, она хочет знать! Мы пытаемся ее удержать… Напрасно!.. Она выбегает из башни и видит труп. Пылающий зноем полуденный воздух доносит к нам ее жалобные стоны над истекающим кровью телом. Мы срываем рубашку с распростертого на постели старика и открываем рану под сердцем. Рультабий поднимается со словами:

– Как будто бы удар ножом! Но где же сам нож?

Мы повсюду ищем нож, но безуспешно. Человек, нанесший удар, очевидно, унес его с собой. Но где же сам этот человек? Кто он? Бернье узнал это перед смертью и умер, возможно, именно оттого, что узнал!.. Фредерик Ларсан! Мы дрожа повторяем эти два слова…

Вдруг из ворот показывается князь Галич с газетой в руках. Он идет к нам, игриво размахивая газетой. Но Эдит бежит к нему, вырывает у него из рук газету, указывает на труп и говорит:

– Здесь только что убили человека. Бегите за полицией.

Князь Галич смотрит на труп, на нас и, не произнося ни слова, поспешно уходит за полицией. Жена Бернье продолжает рыдать. Рультабий садится на колодец. У него совершенно беспомощный вид. Он вполголоса говорит Эдит:

– Пусть придет полиция, сударыня!.. Вы сами хотели этого!

Но Эдит бросает на него молниеносный взгляд своих черных глаз. Я знаю, о чем она думает. Она ненавидит Рультабия за то, что он заставил ее усомниться в старом Бобе. Разве старый Боб не лежал спокойно у себя в комнате, под присмотром самой Бернье, в то время как убивали ее мужа?

Рультабий, проверив затворы колодца, которые остались нетронутыми, вытягивается на верхней закраине, как на кровати, на которой мог бы, наконец, вкусить давно желанный покой, и говорит еще тише:

– Что же вы скажете полиции?

– Все! — произносит Эдит сквозь зубы.

Рультабий безнадежно качает головой и закрывает глаза. У него вид побежденного. Робер Дарзак осторожно трогает Рультабия за плечо, приглашая его осмотреть Квадратную башню, башню Карла Смелого, Новый замок и все закоулки двора, откуда никто не мог выйти и где по всей логике должен еще находиться убийца. Репортер печальным голосом отговаривает его. Разве мы ищем кого-нибудь с Рультабием? Разве мы искали в злосчастном Гландье, когда на наших глазах в таинственной галерее пропал бесследно человек? Нет-нет! Теперь я знаю, что бесполезно искать Ларсана глазами! За нашей спиной совершилось убийство. Мы слышали крик жертвы под поразившим ее ударом. Но мы обернулись и не увидели ничего, кроме моря света! Чтобы видеть, нужно закрыть глаза, как сделал это Рультабий. Но вот он как раз открывает их. Новый порыв энергии заставляет его подняться. Он поднимает к небу сжатые кулаки и возмущенно восклицает: