Дама в черном
Шрифт:
– Это невозможно, или в логике вещей нет больше смысла!
Он бросается на землю и ползает на четвереньках, обнюхивая каждый камень, крутится вокруг трупа и несчастной Бернье, которую мы тщетно пытались увести от тела мужа, крутится вокруг колодца, вокруг каждого из нас. Мы стоим и бессмысленно наблюдаем за ним. На минуту он приподнимается и, захватив горсть пыли, бросает ее вверх с торжествующим криком, точно хочет возродить из этого пепла неуловимый образ Ларсана. Какую новую победу Рультабий одержал над тайной?.. Что придает такую уверенность его взору? Что вернуло ему былую твердость голоса? Да, он снова тот же решительный, твердый Рультабий, когда говорит Роберу Дарзаку:
– Успокойтесь, ничего не изменилось! — И прибавляет, обращаясь к Эдит: — Все, что нам остается, это ждать
Несчастная вздрагивает. Рультабий снова внушает ей страх.
– О да! Пускай приходят скорее! Пускай думают за нас! Тем хуже! Тем хуже! Что бы ни случилось! — говорит Эдит и берет меня под руку.
В эту минуту под воротами появляется папаша Жак в сопровождении бригадира и двух жандармов, спешащих на место преступления.
– Жандармы! Жандармы! Они говорят, что произошло убийство! — восклицает папаша Жак, которому еще ничего неизвестно о смерти Бернье.
– Успокойтесь, папаша Жак! — кричит ему Рультабий, и, когда привратник, запыхавшись, подбегает к нему, репортер шепотом прибавляет: — Ничего не изменилось, папаша Жак.
Но папаша Жак замечает труп Бернье.
– Ничего, кроме лишнего трупа, — вздыхает он. — Это Ларсан!
– Это судьба, — возражает Рультабий.
Ларсан, судьба — одно и то же. Но что могут значить эти слова — «ничего не изменилось»? Значит, несмотря на случайную гибель Бернье, продолжает совершаться то, чего боялись и о чем не знали Эдит и я?
Жандармы хлопочут вокруг тела, обмениваясь замечаниями на своем непонятном жаргоне. Бригадир докладывает нам, что о происшествии заявлено по телефону в гостиницу «Гарибальди», где сейчас завтракает delegate, или особый комиссар, имеющий право начать следствие, не дожидаясь следователя, которого также предупредили.
Через несколько минут появляется и delegate. Он в восхищении, хотя и не успел окончить свой завтрак. Преступление! Настоящее преступление! В форте Геркулес! Он сияет! Глаза его блестят. Он суетится, распоряжается, приказывает бригадиру поставить одного из своих людей к воротам замка со строгим приказом не выпускать никого. Затем опускается на колени подле трупа. Один из жандармов уводит в Квадратную башню жену Бернье, которая плачет навзрыд. Delegate осматривает рану и говорит очень прилично по-французски:
– Прекрасный удар ножом!
Он в восхищении: будь здесь убийца, он, без сомнения, выразил бы ему свое удовольствие по поводу столь меткого удара. Затем он обращает свои взоры на нас, пристально вглядываясь в наши лица. Быть может, он ищет среди нас виновника преступления, чтобы выразить ему свой восторг.
– Каким же образом это произошло? — спрашивает он в предвкушении действительно криминальной истории. — Это невероятно! — прибавляет он. — Невероятно!.. Уже пять лет я состою delegate, и до сих пор никого не убили! Господин следователь…
Тут он останавливается, и мы заканчиваем фразу за него:
– Господин следователь будет очень доволен!
Он стряхивает рукой пыль с колен, отирает лоб и повторяет: «Это невероятно!» — с южным акцентом, который только подчеркивает его радость. В это время во дворе появляется новое лицо, в котором комиссар узнает ментонского доктора, пришедшего к старому Бобу.
– А, доктор! Вот кстати! Будьте добры, посмотрите на эту рану и скажите, что вы думаете о столь ловком ударе! Старайтесь не сдвигать труп с места до прибытия господина следователя.
Доктор исследует рану и дает нам самые подробные сведения. Сомнений нет, это действительно был удар ножом, проникший снизу вверх в сердечную область; острие ножа угодило в желудочек. Во время этого разговора между delegate и доктором Рультабий не сводит глаз с Эдит, не отпускающей моей руки. Она избегает взгляда Рультабия, который словно гипнотизирует ее, приказывает ей молчать. Я чувствую, что она вся дрожит от желания заговорить.
По просьбе delegate мы входим в Квадратную башню и располагаемся в гостиной старого Боба, где начинается допрос и где каждый из нас по очереди рассказывает увиденное и услышанное им. Жену Бернье допрашивают первой. Но от нее нельзя ничего добиться. Она заявляет, что не знает ничего, так как сидела у изголовья раненого, когда мы вбежали туда, как безумные.
Больше всего меня интересует, заговорит ли Эдит… Она упорно смотрит в открытое окно. Один из жандармов остался караулить труп, лицо которого прикрыли платком. Эдит, подобно мне, проявляет крайне мало внимания к тому, что происходит сейчас в гостиной. Она не отрывает взгляда от трупа.
Восклицания delegate режут нам уши. По мере того как мы даем свои объяснения, удивление итальянского комиссара возрастает, и он находит преступление все более и более невероятным. Он готов уже признать его невозможным, когда очередь отвечать доходить до Эдит. Ее спрашивают… Она уже открывает рот, чтобы ответить, когда раздается спокойный голос Рультабия:
– Взгляните туда, где кончается тень от эвкалипта.
– Что там такое? — спрашивает delegate.
– Орудие преступления, — отвечает Рультабий, прыгая через окно во двор; среди других окровавленных камней он поднимает блестящий и острый камень и потрясает им перед нами.
Мы узнаем его: это «самый древний топор человечества»!
Глава XIX
Рультабий приказывает запереть железные ворота
Орудие убийства принадлежало князю Галичу, но никто не сомневался в том, что оно было украдено у него старым Бобом; с другой стороны, все мы помнили, что, прежде чем испустить последний вздох, Бернье назвал имя Ларсана. Никогда еще образы старого Боба и Ларсана так не сливались в наших умах, как после обнаружения «самого древнего топора человечества», испачканного кровью Бернье. Эдит сразу поняла, что судьба старого Боба всецело в руках Рультабия. Последнему стоило только сказать несколько слов комиссару по поводу странных обстоятельств, сопровождавших падение старого Боба в пещере Ромео и Джульетты, перечислить кое-какие соображения, которые заставляли предполагать, что старый Боб и Ларсан — одно и то же лицо, повторить, наконец, обвинение последней жертвы Ларсана, чтобы все подозрения правосудия пали на покрытую париком голову геолога. В глубине души Эдит не теряла уверенности, что лежащий в соседней комнате человек действительно ее дядя, старый Боб, но находка смертоносного топора заставила ее думать, что Ларсан искусно подготовил вокруг старого Боба почву для его гибели, с очевидным намерением возложить на него возмездие за свои преступления, а также и опасное бремя своей личности, и Эдит дрожала за старого Боба, да и за себя также. Она трепетала от ужаса, запутавшись, как бабочка в сачке, в таинственных тенетах, раскинутых Ларсаном и невидимыми нитями прикрепленных им к старым стенам замка. У нее было такое ощущение, что стоит ей сделать одно только движение, — движение губами, — и оба они погибли, и ненасытный зверь ждет лишь этого движения, чтобы их проглотить. И вот ей, готовой говорить, приходилось молчать, к тому же опасаться, как бы не заговорил Рультабий.
Позднее она рассказывала мне о своем состоянии в тот драматический момент и признавалась, что испытывала перед личностью Ларсана такой страх, какого нам самим никогда, быть может, не приходилось переживать.
Этот дикий зверь в образе человека, рассказы о котором Эдит сначала слушала с улыбкой, заинтересовал ее, когда ей стало известно о том, что правосудие не сумело объяснить, как он вышел из Желтой комнаты. После драмы в Квадратной башне она была уже не на шутку взволнована, но здесь, средь бела дня, Ларсан совершил убийство на ее глазах, на пространстве, где не было никого, кроме нее самой, Робера Дарзака, Рультабия, Сенклера, старого Боба и жены Бернье, причем все находились достаточно далеко от места происшествия и не могли нанести удар Бернье. И Бернье обвинил Ларсана! «Где же Ларсан? В чьем теле?» — спрашивала она себя. Эдит стояла под сводом ворот между Дарзаком и мною, а Рультабий находился перед нами, когда раздался крик под эвкалиптом, то есть менее чем в семи метрах от нас. Что касается старого Боба и жены Бернье, то они не отходили друг от друга ни на минуту! Таким образом, никто из нас не мог убить Бернье! О! Теперь Эдит поняла, что бывают минуты, когда при мысли о Ларсане начинаешь трепетать от безотчетного страха.