Дамам нравится черное (сборник)
Шрифт:
Сейчас у него злая улыбка. Что он здесь делает? Что ему от меня нужно?
Я снова его об этом спрашиваю. Он встает на колени, его лицо приближается к моему.
– Я хотел взглянуть тебе в лицо. Любопытно было, вот и все. Увидеть, похожи ли мы с тобой. Я столько лет думал об этом. Сначала все не решался: узнавать или не узнавать, стоит ли? А потом, когда мне назвали твое имя: разыскивать ее или не разыскивать, и что я ей скажу, и зачем мне все это надо? В конце концов, я решил, что хочу увидеть тебя и, может, даже причинить тебе боль. Собрал сведения, позвонил кое-кому, особенно мне помог один человек, и вот я здесь.
–
– Деньги? Тебе нужны деньги? Я дам тебе, сколько нужно, только уходи. ^
– Опять? Я опять уйду - уйду навсегда? Ты этого хочешь, мамочка?
– Не называй меня так! Я же была девчонкой, что ты понимаешь!
– А я был новорожденным, ТЫ это понимаешь?
– орет он и поднимается на ноги, а я врастаю в кресло.
Сейчас ты и вправду меня разозлила, мама. Деньги, ты предложила мне деньги, деньги в обмен на любовь, которую я зря дарил тебе все эти годы. Деньги в обмен на мечты, рисунки, мамины слезы, грязные простыни, фантазии, розыски, мою неблагодарность и печальные глаза отца. Ты предложила мне деньги за все это и за жизнь, которую я по-настоящему не прожил, потому что все время ждал, когда же познакомлюсь с тобой.
Сейчас я и вправду зол. Я хочу причинить тебе боль. Наверное, я так и сделаю, но сперва мне нужно выговориться, я хочу все объяснить.
Сейчас он говорит негромко, воспитанным и почти нежным голосом. Он объясняет.
– Я думал, что, когда увижу тебя, наваждение пройдет, я решу: это просто недалекая шлюха, которая однажды легла в постель с мужчиной, забыв о предосторожности, и вообще мне повезло. Знаешь, почему мне повезло? Родители меня любят, они хорошие люди, они научили меня уважать себя.
Меня- то и этому не научили, думаю я, но ему об этом сказать не могу. Он обходит комнату, дотрагивается до вещей, выглядывает на террасу, говорит: "Вид чудесный!". Потом направляется обратно ко мне, а я сижу и жду.
– Мне все еще хочется причинить тебе боль, но вместе с тем так хочется тебя обнять, хочется, чтобы ты мне что-нибудь подарила, ведь сегодня для меня особенный день. Я и сам не понимаю, с ума я сошел или просто счастлив.
Он падает на колени, протягивает ко мне руки и начинает плакать.
– Мама, - говорит он, обнимая меня и кладя голову мне на грудь.
Это последнее слово, которое он успевает произнести, потому что хрустальная пепельница, которую я зажала в руке, опускается и разбивает ему череп. Височная кость перекашивается, я бью снова и снова, крепко прижимая его к себе, плечо само поднимается, рука бьет и уходит вглубь, бьет и уходит вглубь, среди осколков и мягких тканей мозга, он обмякает в моих объятьях и, может, в последний раз успевает произнести "мама" - я точно не помню.
Я говорю "мама" и думаю "мама", пока ты бьешь меня, пока накатывает темнота, - наверное, так оно и лучше, так лучше.
Теперь я снова обрела покой, я высоко, в безопасном уединении.
Успеть бы сделать только одно, потому что муж вернется, а у меня руки в крови и в чем-то еще, а тут он, лежит на полу перед столиком, я даже не знаю, как его зовут, но муж-то сразу узнает это лицо, так похожее на его - и ямочка, и нос, и лоб точно такие, мои черные волосы и голубые глаза, - и все поймет, а я не могу позволить, чтобы это случилось, потому что хочу, чтобы все оставалось, как было
Я потратила столько времени, чтобы забраться сюда, наверх, обрести покой, уверенность и любовь, я не могу позволить, чтобы этот незнакомый юноша взял и все разрушил своим присутствием.
Обратно я не вернусь.
Дальше идти нет сил.
Я остановлюсь, где стою.
Оттуда, где я стою, открывается великолепный вид.
Виден весь Неаполь: город раскинулся перед моими глазами - от мыса Позиллипо до деревушек у подножья Везувия. Если повернуть голову, можно разглядеть там, вдали, Соррентийский полуостров, а рядом - Капри. Внизу я вижу уходящую вдаль виа Караччоло, пьяцца Витториа, серпантин дорожек парка Гринфео, красную громаду Нунциателлы, блестящий купол над галереей Принчипе Умберто, Корсо, лентой сверкающий между домами, и сады. Сады - в самых неожиданных местах, спрятанные на крышах самых красивых домов. А еще - море. Море, сливающееся с небом, - передо мной, вокруг меня.
Поворачиваю голову в одну сторону, потом в другую, вокруг меня - море и небо, сады и солнце.
Когда я была маленькой, я мечтала жить в доме с видом.
Теперь он мой навсегда.
Оттуда, где я нахожусь, мне видно тебя, мама.
Ты красивая - такая, какой я тебя всегда представлял. Черные волосы, как и у меня, голубые глаза.
Наконец- то я могу смотреть на тебя, ты близко, я смотрю -не могу насмотреться. Я буду смотреть на тебя, пока не придут нас забрать, пока тебя не снимут с веревки, привязанной к люстре прямо над моим телом, веревка впивается тебе в шею, и ты качаешься туда-сюда, налево-направо, вперед-назад, ритмично и с изяществом, ко торое ты бы наверняка оценила. Ты и сейчас красива, несмотря ни на что, несмотря на веревку, выдавившую из тебя жизнь, несмотря на то, что лицо твое раздулось и исказилось.
Теперь ты моя навсегда, мама.
Даниела Лозини
Тихое лето
Посвящается Ф.
Есть что- то малодушное в том, чтобы, чувствуя себя несчастными, ожидать, что другие проявят интерес к нашим бедам.
Э. М. Чоран
ОНА не вернулась. С каждым движением секундной стрелки на красном будильнике мысль, крутившаяся в голове у Берты, все больше превращалась в уверенность. Мария еще не вернулась. Это ненормально.
Слышно было, как булькает вода в кастрюле с макаронами. Страх сжал ей горло.
Берта прокашлялась, деревянная ложка, которую она держала в руке, повисла в воздухе. Когда вошел муж и прошелестела занавеска, которую вешали летом вместо двери, женщина вздрогнула.
Моя руки, он ехидно поинтересовался:
– Берта, ты что стоишь как вкопанная?
– Мария не вернулась. Уже семь, а она не вернулась.
– Ну что ты волнуешься?
– Он вытер руки полотенцем.
– Наверное, гуляет с остальными оболтусами.
– Потом посмотрел в окошко над мойкой.
– Ладно тебе, еще светло.