Дамам нравится черное (сборник)
Шрифт:
Я ищу глазами невредимую границу, за которой город уступает место полям: территорию, где скрываются нелегалы, пограничную зону. Я знаю: того, что я себе вообразил, там нет - только окраины, грязь, место без прошлого. Но так хочется верить, что за городской чертой можно увидеть другую жизнь и испытать удивление. Этого не случится - ни потом, ни сегодня вечером.
Помотав головой, я медленно поднимаюсь на помост, освещенный дрожащими огнями фар полицейских машин.
Посиневшее, немного опухшее лицо. Сильное, молодое тело. Сжатые кулаки. Расстегнутые штаны.
У убийства есть свои ритуалы. Основанные
– Что скажешь?
– Скоро наберется на целый каталог.
– Признайся, этот тебе понравился.
Полицейский поворачивается ко мне спиной, а я улыбаюсь, в соответствии со своей ролью. Последний снимок.
Нагибаюсь. Ноги устали. Старею. Я - человек из прошлого, попавший в нескончаемое сегодня - в то, что я фотографирую. Но мои собственные кости не похожи на фотографируемые мною лица: они проедены плесенью долгих лет. Я с любопытством слежу, как мое тело отдаляется от моей души: поскрипывая костями, уходит все дальше и дальше, в то время как мои взгляды на мир не меняются. Меня будто поделили на две части, расходящиеся в разные стороны. Теперь я начинаю походить на настоящего человека: глубину мне дарит третье измерение - расстояние, на которое я отошел от себя. Привилегия, которой у этого трупа не будет.
Присаживаюсь на корточки и, словно ища опору, кладу руку на мокрые булыжники.
Холодные, мокрые, гладкие.
Что- то мягкое.
Сжимаю большой и указательный пальцы и поднимаю это мягкое.
Перышко.
Я никогда не влюблялся, всерьез - никогда. Я любил только тех женщин, которых не сумел заполучить. Говоря словами насильника, только настоящих ангелов, из которых не льется кровь. Я любил желание, удивление, влюбленность, электрический разряд и легкий трепет. То, что бывает в начале и что не переходит в плотскую страсть, потому что страсть похожа на затухающее пламя.
Я любил не людей, а их фотографии.
С Ларой было иначе, но об этом мне вспоминать неприятно.
Я отгоняю воспоминание и поднимаю перышко. Засовываю в карман - просто так, безо всякой цели, - и встаю.
– Я закончил.
Никто мне не кивает. Никто не прощается.
Иду обратно, снова сажусь в машину, трогаюсь.
Я никогда не езжу одним и тем же маршрутом, но получается, что все время двигаюсь в одном и том же направлении. Возвращаюсь на кольцо и, не меняя направления, продолжаю кружить.
Затягивая петлю на шее города.
Голубые слезы на лице Лары.
Одному Богу известно, зачем я снова достал эту фотографию. Прошло столько лет, я столько всего пережил, но так и не смог забыть. Будто передо мной только что отпечатанный снимок, еще не подсохший, не знающий времени.
Лара была моей лучшей моделью - она об этом не догадывалась, и, попроси я ее позировать, у нее вряд ли бы получилось. Она жила в своем теле настолько естественно, что та, кем она была, и та, кем казалась, не отличались друг от друга. Словно маленький эльф Пак в лесу жизни. Полная, безграничная открытость миру - оттого что жить иначе она не могла. Прозрачная, как хрусталь,
Рассказывая о Ларе, я впадаю в пошлость, да и сама наша история закончилась пошло.
Сейчас, постарев, я понимаю, что и для меня Лара была просто женщиной. Никем. Призраком среди теней. Пустотой, которую надо заполнить. Телом, прислоненным к стене. Молчанием, не умеющим говорить.
Даже после всего, пока она уходила от меня с растекшимися по лицу голубыми тенями и тушью, держа одежду в руках, она была для меня только одним: ничем, которое должно быть забыто.
Снимки вышли не такими, как я ожидал. Между взглядом и фотографией, в которую он превращается, - целая пропасть. Техника не способна возвратить плоть, она ей враг, она по-своему переписывает лица и пейзажи. Останавливает их во времени и не дает двигаться дальше. У этой жертвы вышла злая улыбка, просвечивающая за удивлением от неожиданной гибели. Шрам на шее похож на шрам и ни на что больше: не изящное ожерелье, а царапина от когтей смерти. В расстегнутых штанах есть скрытая поэзия: незавершенное действие, остановленное прежде, чем оно вылилось в насилие. Поэтизированное смертью. Что бы он ни собирался сделать, его задержали, он остался невинным, и это превращает его в жертву. Ангелы…
Я легко провожу пальцами по раскрытым глазам, словно пытаясь их закрыть. Затем отступаю назад и смотрю на фотографии, засунув руки в карманы.
Ткань, холодная монетка, что-то мягкое.
Вытаскиваю руку, сжимая перышко.
Я забыл, что оно там лежит - перышко, которое я подобрал возле верфи.
Забывать: это у меня всегда хорошо получалось.
Сказать, что тогда я был молод, - значит не объяснить ничего. Мы оправдываем себя буйством молодости, выдумываем, будто у каждого возраста свои законы. Отпускаем себе грехи, полагая, что чему быть - того не миновать. Втискиваемся в рамки теории предопределенности, у которой доказательств мало, а веских - вообще ни одного.
Так или иначе, я был молод. Мы оба были молоды - я и Лара. Мы знали, - или нам казалось, будто знали, - что страсть не продлится долго, но утоляли ее, не скупясь.
Любовь ли это была или секс - сейчас трудно сказать. Думаю, я дал Ларе гораздо больше, чем получил взамен, но так всегда, какой смысл подсчитывать, кто кому скольким обязан. Мы делаем то, что в наших силах. Справедливости ради замечу, что ошибались мы оба, но тогда я не был готов это признать.
И когда Лара сказала, что уходит, мне это не понравилось.
Маленький эльф в комбинезоне, неравнодушный к политике. Маленький лесной эльф. Эльф, которого я фотографировал со страстью, гневом, удивлением, отстраненностью, задором, смущением, непониманием, тревогой. Эльф, которого я продолжал снимать в тот последний день, пока она говорила мне, что хочет уйти.
Эльф, удивившийся моей вспышке гнева, а потом - внезапно нахлынувшей нежности.
Эльф, сопротивляющийся моим мольбам, а потом - моим рукам, которые действуют все грубее. Эльф, отвергающий и отталкивающий меня. Напуганный эльф, которого я швырнул на постель. Эльф, пытающийся отбиваться - все слабее и слабее. Эльф, который тихонько плачет, пока я шумно дышу над ним.