Дамасские ворота
Шрифт:
Больше никто не заходил к отцу Герцогу исповедоваться. Лукас задремал, сидя на скамье, а когда проснулся, церковь была пуста и священник в нефе смотрел на него. Свет в приоткрытых дверях потускнел.
— Простите! — извинился Лукас.
— Bien [310] .
— Мы куда-нибудь пойдем?
Священник сел рядом с ним на скамью:
— Поговорим здесь. Если вы не против.
В нем было много от француза: обходительный, ироничный.
310
Зд.
— Конечно не против, — сказал Лукас и чуть отодвинулся.
— Вы упомянули о своем смешанном происхождении. Это проблема для вас?
— Я был католиком. Веровал. Мне следовало бы понимать веру, но я не могу вспомнить, что это такое.
Герцог едва заметно пожал плечами:
— Когда-нибудь, может, вас и осенит.
— Меня тянет обратно. Но не очень получается припомнить тогдашнее состояние.
Это было совершенно не то, о чем он собирался говорить. Загнал себя в угол заготовленной стратегией интервью. Иногда, говорил ему редактор, надо рассказать историю своей жизни. Но он вышел за рамки, слишком раскрылся и снова потерял контроль над собой.
— В таком случае надо молиться.
— Я нахожу молитву нелепостью, — сказал Лукас. — А вы не находите?
— Наивно молиться по-детски, — сказал Герцог, — если вы уже не ребенок.
— Расскажите, что значит быть евреем, — попросил Лукас. — Это касается духовной области?
— «Нет уже ни Иудея, ни язычника, — процитировал отец Герцог, — нет раба, ни свободного; нет мужского пола, ни женского; ибо все вы одно во Христе Иисусе» [311] .
311
Гал. 3: 28.
— Это я знаю, — сказал Лукас. — Но принадлежность к еврейству должна что-то значить. Как связь между человечеством и Богом.
— Святой Павел говорит нам, что мы пребываем наедине с Богом. Что не подразумевает отсутствия у нас ответственности перед человеком. Наш моральный пейзаж обнимает все человечество. Но в конечном счете мы — отдельные мужчины и женщины, взыскующие благодати… Мы не можем стать менее одинокими. Вы спрашиваете, почему Бог явил Себя евреям? Думаю, можно найти тому социальные и исторические причины. Но факт тот, что мы не знаем почему.
— Вы чувствуете себя евреем? — спросил Лукас.
— Да, — ответил священник. — А вы?
Лукас задумался, потом ответил:
— Едва ли.
— Хорошо. Потому что вы и не еврей. Вы американец, так?
Лукас почувствовал себя отверженным. В нем заговорила гордость американца, и захотелось сказать Герцогу, что, мол, ни к чему выставлять его еще большим ничтожеством.
— Но я чувствую, — однако сказал он, — что какая-то часть меня жила прежде.
Помедлив, Герцог заключил:
— Не все, что мы чувствуем, является откровением.
Сконфуженный, Лукас приготовился рискнуть нарваться на оскорбление. Он действующий журналист, думал Лукас. Есть удостоверение; он может пойти куда угодно, говорить что угодно. Их голоса гулко звучали под каменными сводами.
— У раввинов-каббалистов, — сказал он священнику, — я нашел самые великие, какие только знаю, истолкования жизни и истины. И увидел, что они возрождают во мне религиозные чувства, которых я не испытывал…
— С детских лет?
— Да. И вот я задаюсь вопросом, не
— Первый раз в Израиле? Вы можете подать на израильское гражданство. Это несложно устроить. Не с моей помощью, к сожалению.
— Я понимаю одно, исходя из другого.
— Мой вам совет: не рассказывайте рабби, что вас так увлекают книги, которых вы, вероятно, не способны понять, и написанные на языке, которого не знаете. А то он вышвырнет вас из кабинета.
— Это правда, — спросил Лукас, — что мы должны лишиться жизни, чтобы обрести другую?
— К несчастью, да.
— Но вы утверждаете, что продолжаете оставаться евреем.
— Потому что я еврей. Это мое самоощущение, моя проблема и мой путь к благодати.
— А мне как быть?
— Вам как быть? Вы американец в мире нищеты и страдания. Чего вы еще хотите?
— Веровать. Иногда.
— Послушайте, — сказал Герцог, — единственное, что я могу вам чистосердечно посоветовать, посоветовал бы вам любой священник — самый фанатичный, самый непросвещенный. Отдаться на волю Божию. Попробовать молиться. Попробовать веровать — и, возможно, уверуете. Говорится: если взыщешь Господа, Бога твоего, то найдешь [312] .
312
Втор. 4: 29.
Они еще немного посидели молча, потом Герцог откашлялся и собрался уходить.
— Спрошу как журналист о том, что называется подоплекой, не для ссылки на источник, — что вы сказали в суде?
Священник положил руки на спинку скамьи перед ними:
— Что в Израиле у меня есть право на получение гражданства. Всего-навсего.
— Это было… смело с вашей стороны. Вы же наверняка знали, какая будет реакция.
— Да, конечно, — сказал старый священник. — Ладно бы еще меламед [313] . А еврей, ставший монахом, — давний враг для них. Урод, без которого, как говорится, не бывает семьи. Порочное дитя, мститель, который обличал евреев, устраивал публичные споры и сожжения Талмуда. Каббалы, которую вы обожаете.
313
Учитель в хедере (начальной еврейской школе).
— Разве не этого вы ожидали? — Или желали, мысленно добавил Лукас.
— Я не сумел доказать свою правоту.
— Когда прочитал о вашем деле, — сказал Лукас, — я подумал о Симоне Вейль [314] . О том, как бы она поступила на вашем месте.
— А, да, Симона Вейль…
Но он знает, подумал Лукас, как поступила бы та. Отправилась бы в Газу и поселилась там, чем привела бы всех в ярость.
— Она отказалась креститься, — сказал Лукас, — так что в некотором смысле оставалась иудейкой. Есть ли для нее место в грядущем мире?
314
Симона Вейль (1908–1943) — французский философ и религиозный мыслитель еврейского происхождения; во время войны в знак сочувствия к узникам нацизма ограничила потребление пищи до уровня пайка в гитлеровских концлагерях, что и привело ее к преждевременной смерти.