Дамдых (сборник)
Шрифт:
Но как только Суфия заставила себя жить, «умер» ее муж. Он будто только теперь осознал, что нет у него больше сына. И никогда уж не будет. Старик не сидел у окна, как его жена. Он ел, спал и бродил по поселку. Внешне Шамиль не изменился, даже не исхудал с горя и не спился. Ему полюбился запах краски, и он часто красил ворота, забор, оконные наличники в разные цвета. У Суфии голова болела от этого запаха, но она не запрещала Шамилю снова и снова покрывать их дом новым слоем краски. Жена хотела добиться от мужа хоть слова. Пыталась даже вывести его из себя. Раньше за такое получила бы оплеуху, но теперь муж будто и не слышал ее. Они ложились
От сына остался очень похожий на него внук, теперь уже студент, и бывал он у бабушки с дедушкой на каникулах. Суфия радовалась его приезду, суетилась, затевала пироги и в день отъезда одаривала внука подарками: с пенсии она ежемесячно откладывала денег, осторожно выясняла у снохи, о чем внук мечтает, и шустренько приобретала. Внук возвращался от бабушки с дедушкой то с хоккейной клюшкой, то с часами… Суфия больше любила в нем сына, но не решалась подойти ко взрослому парню со своими старческими ласками. Она лишь украдкой смотрела на него из кухни, когда он ел в большой комнате за столом. А когда спал, звездой раскинувшись на постели, бабушка укрывала его, но ноги все равно торчали. Суфия думала: «Это же единственный, кто от сына остался.
И голос у него такой же, и походка. И ест так же. И пьет большими глотками холодное молоко. А чай любит горячий-горячий, чтоб кипяток. Долго размешивает в нем сахар, вынимает ложку и смотрит, как успокаивается водная воронка…»
Вместе ходили они на кладбище, к его отцу и ее сыну. Шли, весело разговаривая, и на кладбище не плакали. Дед плелся за ними молча.
– Ах, и он помрет, – шептала Суфия внуку. – А может, я сначала. А он тогда на кого останется? Кто с ним жить будет? Он сам себе даже обед не сварит.
– Не помрешь! – весело говорил внук. – Ты еще дольше всех жить будешь!
Резеда забрала потрепанный блокнот матери и обзвонила ее старых клиенток: «Выручайте, пропадет мама». Мир не без добрых людей, и многие откликнулись. Суфия снова почувствовала, что нужна людям. Так уж случилось, что прожила она, маленькая татарочка, свою большую жизнь в одном и том же доме, за пошивочным столом. С единственным своим мужем. «Уж лучше бы запил – как любой нормальный мужик, я бы тогда знала, что с ним делать», – думала Суфия.
– Здра-а-асьте! – послышалось с веранды. – Есть кто дома?
В комнату вошла Венера. Она работала медсестрой в районной больнице. С утра до утра ставила клизмы. Из самых дальних деревень приезжали люди на операцию, и накануне Венера «чистила» их. Входила в клизменную, вешала кружки Эсмарха на металлические стойки. «Двое мужчин или две женщины, заходите! – командовала она, пациенты переглядывались, не решаясь войти. – Не робейте! Я избавляю вас от всего плохого!»
Так она работала несколько лет. После медицинского училища вернулась в поселок и устроилась на практику. Принимала кровь на анализы, определяла группу, потом работала в процедурном кабинете. С годами зрение ухудшилось, деления на ампулах не различались, лекарственный состав не читался, в вену могла попасть только на ощупь. И, чтобы не терять медицинский стаж, Венере пришлось ставить клизмы. После лаборатории, после почти ювелирной
Резеда и Венера учились в одном классе и дружили. Когда им было лет по тринадцать, Резеда резко превратилась в длинноногую, длинноволосую девушку. Но лицо ее напоминало лунный ландшафт – ни единого живого места на нем не было. А круглолицая и всегда немного пышная Венера была, напротив, прозрачно-белокожей, без единого угря. Но к тринадцати годам, когда начались у девочки женские дела, она сделалась еще пухлее, и за это ее прозвали Ватрушкой. Прошло еще несколько лет – девочки дружили. Когда и вторая подруга стала девушкой, с лица ее исчезли бордовые бугры. Если на Резеду приятно было смотреть, то Венеру хотелось потрогать – такая ли она мягкая, как кажется? И прозвище Ватрушка закрепилось за ней на всю жизнь.
Теперь Ватрушке было далеко за тридцать. Она оставила пышную косую челку, закрывающую половину лба, как было модно в девяностые.
Венера достала из пакета ткань и приложила к себе:
– Айгуль замуж выходит. Третий раз уже. Три года назад, помните, платье шили? Она же с тем мужем развелась, сейчас вот еще одного дурачка нашла. – Венера звонко рассмеялась. – А мне что? Я – близкая подруга.
Я и на четвертую свадьбу к ней пойду, и на пятую, Алла бирса!»
– Дай-то бог.
– Только вот незадача – каждый раз надо новое платье: гости ж все одни и те же. Со стороны невесты!
Суфия достала швейный метр и сняла мерки.
– Только мне… – зашептала Венера, – нужно особенное платье, на этот раз она богатого нашла, и гости у него, стало быть, тоже не бедные! Я все магазины в городе оббегала – ничего подходящего нет. И про вас вспомнила.
– Лишь бы не сорвалось только.
Венера нахмурилась и вопросительно посмотрела на Суфию.
– Жених богатый – выходит, не дурак. А Айгулька наша не слишком умная, – пояснила швея.
– Дурак-дурак! Раз женится на ней! – засмеялась Венера. – А Айгуль – да. Я уж сама молюсь – только б не отчебучила чего до свадьбы, у меня столько планов на нее! Свадьба пройдет – так пожалуйста! Пусть хоть на следующий день разводятся. Ну! – выдохнула она. – Побегу я. Вы не спешите особо – свадьба зимой только. Это я так – сани летом готовлю! Забыла сказать, – закричала она уже с веранды. – Айгуль велела и вас с Шамиль-абы позвать – она, Алла бирса, весь наш поселок собрать хочет, чтоб с ее стороны тоже толпа пришла. А Резеде я сама скажу. Как раз завтра к ним поеду!
В доме вновь стихло. Шамиль с утра еще ушел бродить. Совсем недавно Суфия изводилась ожиданием, боялась, что он что-то с собой сделает. Но теперь клиентки и шитье отвлекали ее от мрачных мыслей.
– Суфия! – послышался истошный вопль, и в окне появилась голова хромой соседки бабы Вали. – Там Шамиль… на путях… недалеко от станции.
Шамиль лежал на шпалах, положив голову на рельсу. Иногда он открывал глаза, чтоб удержать слезу, и будто из-под воды глядел в голубое летнее небо. Старик не смог ни утопиться, ни повеситься. Никто не знал, а ведь он пробовал. Даже уже отыскал прочную балку в сарае. Но каждый раз ему не хватало смелости, и он пуще прежнего презирал себя. После очередной попытки уйти из жизни Шамиль коротко рыдал, широко вытирался рукавом и долго сидел потом, размышляя над тем, как же первой его жене удалось так легко умереть?