Дань псам
Шрифт:
Фанатизм так популярен. Должны же этому быть причины? Неужели есть великое благо в отказе от мышления, великое благословение в идиотизме? Ну, Жрикрыс ничему не верит. Он знает, как оставаться собой, он знает лишь себя — так зачем сдаваться? Он еще не слышал аргументов, способных его переубедить — но ведь фанатикам и не нужны аргументы, не так ли? Нет, у них остекленелый взгляд, они опасны, в них таится угроза.
Ах, с него достаточно. Боги, он уже начал тосковать о родном городе! О тени Замка Обманщика, о черной воде гавани, под которой спит демон, погруженный
Город Малаз — теперь это звучит сладко. Он идет по главной улице проклятого лагеря, в ушах вопли чаек.
«Градизен, ты провалился.
Не будет никакого отмщения Тисте Анди. Дурацкая идея с самого начала».
История не стоит повторения. Теперь он это понял. А люди никак не поймут — они, засранцы, ничему не учатся, верно? По кругу, по кругу.
Какой-то падший пилигрим выскочил из-за хижин — бурый подбородок, тусклые глазки вращаются в сомнительном экстазе. За ними лишь обман. Ему захотелось пнуть идиота между ног. Проломить дураку череп, чтобы мозги цвета дерьма потекли наружу. Захотелось, чтобы каждый ребенок увидел это, чтобы все поняли, чтобы все разбежались и спасли себе жизнь.
Не то чтобы его это особенно заботило…
— Верховная Жрица.
Она подняла взгляд, встала из-за письменного стола, обошла его, подбирая юбки. Поклонилась. — Сын Тьмы, приветствую. Мы все предусмотрели?
Улыбка его была сухой. — Как и всегда.
— Прошу, входи. Я прикажу принести вина и …
— Не беспокойся, Верховная жрица. — Аномандер Рейк вошел в небольшую контору, оглядел два стула и присел на тот, что был более скромно украшен. Вытянул ноги, сложил руки на животе и задумчиво посмотрел на нее.
Она подняла руки. — Мне танцевать?
— А мне петь?
— Возьми меня Бездна, нет. Прошу.
— Садись, — сказал Рейк, указав на второй стул.
Она так и сделала, держа спину прямо. Подняла брови в безмолвном вопросе.
Он всё смотрел на нее.
Женщина вздохнула и опустила плечи. — Ладно. Я расслабилась. Видишь?
— Ты всегда была моей любимой, — сказал он, отводя взгляд.
— Любимой кем?
— Жрицей, разумеется. Что еще я мог подразумевать?
— Ну, разве это не вечный вопрос?
— Слишком многие тратили жизни, выясняя ответ на него.
— Ты шутишь, Аномандер.
Он, казалось, рассматривает стол — не разбросанные на нем вещицы, но сам стол. — Слишком мал для тебя, — сказал он громко.
Она метнула быстрый взор. — Увы, ты ошибся. Слишком велика моя неаккуратность. Дай мне стол величиной с площадь, и я найду чем его замусорить.
— Похоже, у тебя слишком обширный разум, Верховная
— Ну, — вздохнула она, — слишком много времени, слишком мало тем для размышлений. — Взмах руки. Глаза остро сверкнули: — Если мои мысли раздулись, так это от лени. А мы стали весьма ленивыми, не так ли?
— Она слишком долго отворачивалась от нас. Я позволил всем вам вместо нее взирать на себя. Сомнительное предприятие.
— Ты не пытался организовать поклонение, Сын Тьмы. Вот что сделало предприятие сомнительным.
Поднялась бровь: — А не мои всем очевидные грехи?
— А Мать Тьма была без греха? Нет, Тисте Анди никогда не были столь глупы, чтобы превращать себя в иконы невозможной безупречности.
— Иконы, — сказал Рейк, хмурясь и не отрывая взгляда от столешницы. — Неверное слово? Вряд ли. Вот почему я не принимаю поклонения.
— Почему же?
— Потому что, рано или поздно, поклонники разбивают иконы.
Она хмыкнула и некоторое время размышляла. Потом кивнула, вздохнула: — Сотня падших, забытых цивилизаций. Да. И в руинах всякие статуи… с отбитыми ликами. Потеря веры вечно рождает насилие.
— Наши войны.
Эти слова ее укололи. — Ах, мы, в конце концов, ничем не отличаемся. Что за мысль. Наводит уныние.
— Эндест Силан, — сказал он.
— Твой взгляд заставляет дрожать ножки стола, Лорд Рейк. Я такая противная, что на меня ты смотреть не в силах?
Он медленно поднял голову и уставился на нее.
То, что она смогла увидеть в его глазах, заставило ее задрожать. Она в один миг поняла, какую милость он ей оказывал, отводя глаза, прячась за завесой беззаботности. Однако она сама напросилась, то ли от скуки, то ли желая проверить, действуют ли ее личные чары — и теперь не может разорвать возникшей связи. Подстегивая в себе решимость, она сказала: — Эндест Силан, да. Причина визита. Понимаю.
— Он убедил себя, будто уже давно сломался, Верховная Жрица. Но мы же знаем, это не так.
Она кивнула: — Он доказал это, удержав Отродье Луны под гладью моря — доказал всем, кроме себя самого.
— Я открываю ему степень своего доверия, — продолжал Рейк, — а он каждый раз… противится. Я не могу проникнуть за возведенную стену, не могу коснуться того, что таится внутри.
— Тогда… это его вера сломана.
Сын Тьмы молча скривился.
— Когда придет время, — сказала она, — я буду там. Сделаю что смогу. Хотя… смогу я, вероятно, немногое.
— Не надо заботиться об эффективности твоего присутствия, Жрица. Мы говорим о вере.
— А вера не нуждается в субстанции. Спасибо.
Он снова отвел глаза, и на губах снова мелькнула та сухая улыбка. — Ты всегда была моей любимой.
— Я или столешница? Кого ты любил?
Он встал. Она тоже. — Верховная Жрица, — сказал он.
— Сын Тьмы, — ответила она, снова кланяясь.
Потом он ушел, оставив после себя внезапную пустоту, почти слышный щелчок смещения — но нет, это воображение, намек на что-то, оставшееся в памяти — его лицо, его глаза, то, что она вдруг увидела.