Дань псам
Шрифт:
Еще один трон. В Даруджистане.
На гребне холма Карса соскользнул с Ущерба, не спеша потянулся, расправил плечи. В последнее время он много думает, и больше всего о своем народе, гордых и наивных Теблорах. О вечной осаде, которую ведет против них окружающий мир, место цинизма, место, в котором любая серая тень пронизана жестокостью. Неужели он действительно желает вывести народ в такое место? Даже ради того, чтобы подвести поэтический итог всем делам цивилизации?
Он ведь
Он даже не испытал искушения. Снова и снова Увечный Бог приближался к Карсе и показывал, что плохо его понимает. Все его дары были предложениями стать сломанным. «Но меня не сломать». Эта истина, столь простая, столь прямая, казалась Увечному незримой силой, и каждый раз он сталкивался с ней удивляясь и поражаясь. Каждый раз его отбрасывало.
Разумеется, Карса знает, что такое упрямство. Он знает, как превратить эту черту в прочные доспехи, хотя часто она порождает всего лишь непроходимую глупость. Теперь он желает изменить мир, мир станет сопротивляться, но он не отступится от желания. Семар Дев может назвать его «упрямым», и в ее устах слово это звучит как «глупый». Как и Увечный Бог, ведьма плохо понимает Карсу.
А сам он слишком хорошо ее понимает. — Ты не хочешь ехать за моей спиной, — сказал он ей, устало присевшей на камень, — потому что видишь в этом какое-то подчинение. Если нужно броситься в поток, ты должна принять решение самостоятельно. Однако поторопись.
— Вот как, значит?
— Что именно?
— Не знаю, — ответила Семар. — Ничего я не знаю. Меня выследил некий давно позабытый бог войны. Почему? Какой смысл я должна из этого извлечь?
— Ты ведьма. Ты пробуждаешь духов. Они чуют тебя так же легко, как ты их.
— И что?
— Почему?
— Что «почему»?
— Почему, Семар Дев, ты решила стать ведьмой?
— А… но какая разница?
Он ждал.
— Я была… любопытной. К тому же, если ты увидишь, что мир полон сил — и мало кто из людей замечает или даже задумывается о них — неужели тебе не захочется изучить их? Проследить схемы, увидеть сеть мироздания? Это похоже на создание механизма, на радость от переделки вещей.
Он хмыкнул. — Так ты была любопытной. Скажи, ты разговариваешь с духами, ты призываешь их, а они немедленно являются… как думаешь, почему они являются? Потому что они, как и ты, любопытничают.
Семар скрестила руки на груди: — Ты пытаешься доказать, что я придаю смысл тому, в чем нет особого смысла. Медведь унюхал меня и пришел
Он пожал плечами: — Такое бывает.
— Неубедительно.
— Да, — улыбнулся он, — ты поистине дочь мира сего, Семар Дев.
— И что это должно означать?
Он повернулся к Ущербу, похлопал зверя по пыльной спине. — Тисте Эдур пали. Они были не особенно усердными. Они оставили на месте цинизм, они думали, что смогут пользоваться им, что они сильнее. Но цинизм сделал их силу пустой. — Он оглянулся на нее. — То, что было силой, стало похвальбой.
Она непонимающе покачала головой.
Скиталец подошел к ним. На лице было написана какая-то жесткость. Заметив это непонятное изменение, Карса чуть сузил глаза, но тут же отвернулся со скучающим видом.
— Может быть, медведь приходил тебя предупредить, — сказал он Семар Дев.
— Насчет чего?
— Ну как же? Насчет войны.
— Какой войны?!
Крик заставил Ущерба заплясать. Карса покрепче ухватил коня за жесткую гриву. Успокоил и влез на спину. — Ну, думаю, той, что вскоре начнется.
Ведьма бросила взгляд на Скитальца и, кажется, впервые заметила происходящие с ним перемены.
Карса следил, как она подскакивает к нему: — Что такое? Что случилось? О какой войне он толкует?
— Нужно идти, — сказал Скиталец и двинулся с холма.
Она могла бы зарыдать. Могла бы закричать. Она промолчала, и Карса кивнул своим мыслям. Протянул руку: — Этот поток, — прошептал он, — вызван им, не нами. Езжай со мной, Ведьма — ты не уронишь своего достоинства.
— Неужели?
— Точно.
Она помедлила, подошла ближе и вцепилась в протянутую руку.
Когда Семар уселась за спиной, Карса извернулся, чтобы бросить на нее взгляд. Ухмыльнулся: — Не ври. Так гораздо приятнее, правда ведь?
— Карса, что произошло со Скитальцем?
Он потянул за уздечку и снова поглядел вперед. — Тени жестоки, — сказал он.
Дич заставил себя открыть то, что считал глазом. Своим глазом. Драконус стоял над слепым Анди, Кедаспелой, согнувшись, ухватив визжащее существо за жилистую шею. — Проклятый идиот! Так работать не будет, неужели не видишь сам?
Кедаспела мог лишь сипеть в ответ.
Драконус еще посверкал очами — и бросил мужчину назад, на груду тел.
Дич сумел издать хриплый смех.
Пронзая взором Дича, Драконус сказал: — Он пытается создать здесь треклятого бога!
— И тот заговорит моим голосом, — отозвался Дич.
— Нет, так не будет. Не попадайся в его ловушку, маг. В этом месте ничего нельзя создавать…
— Какая разница? Мы все помрем. Пусть бог откроет глаза. Моргнет раз-другой, потом закричит… — он снова засмеялся, — и первый крик станет последним. Рождение и смерть, ничего посередине. Что может быть трагичнее, Драконус? Во всей вселенной?