Дань псам
Шрифт:
Шарден хмыкнул: — Это кажется удачной сделкой, Ханут. Я устал, хочу поспать. — Он погасил свечу и встал: — Ханут, я нашел новое место для завтраков. — Тут он улыбнулся Горласу: — Я не хочу обидеть тебя тем, что не приглашаю с нами. Скорее, дружище, я думаю, что жена будет рада приветствовать тебя завтраком, а ты с радостью разделишь его с ней. Совет не соберется раньше полудня, в конце концов. Лови удовольствия где сможешь, Горлас.
— Я провожу вас, — отозвался он с натянутой улыбкой.
Почти вся магия, с которой знакома Госпожа Чаллиса Видикас, относится к совершенно бесполезному сорту. В детстве она, разумеется, слышала о великом и
Один из таких предметов сейчас лежит перед ней, на столике — полусфера из почти совершенного стекла, в которой подобие луны плавает и сияет, почти как настоящая луна в ночном небе. Лик луны весьма правдоподобен. Луна именно такая — по крайней мере, была такой до недавнего времени (ведь сейчас она стала туманным, нечетким пятном).
Дар на свадьбу, вспомнила она. Впрочем, чей это дар, она уже давно забыла. Вероятно, одного из неназойливых гостей, старомодного романтика. Мечтателя, искренне желавшего ей блага. Приходится ночью прикрывать шар, если хочется темноты — его искристое сияние достаточно сильно, чтобы читать книги. Но, несмотря на такое неудобство, госпожа Чаллиса бережно хранит подарок, всегда держит рядом.
Не потому ли, что Горласу он не нравится? Или потому, что когда-то он казался ей обещанием… чего-то… хотя постепенно стал символом противоположного рода? Крошечная луна, да, сияющая вечно и ярко, но плененная, лишенная выхода. Ее сверкающий маяк — крик о помощи, крик неумирающей надежды, стойкого оптимизма.
Сейчас она смотрит на предмет — и ощущает клаустрофобию, словно сама разделила участь луны. Но ей не суждено сиять вечно, не так ли? Нет, ее красота увянет; она уже увядает. Так что… хотя она обладает символом того, что может быть, символ этот начал внушать ей скорее чувство восхищенного негодования. Глядеть на него, как сейчас, означает чувствовать жгучее, с почти сладостной болью разрывающее разум касание.
Ибо предмет начал питать в ней некое желание. Возможно, в нем скрыта магия более могучая, чем ей казалось; да, чары, балансирующие на самой границе проклятия. Обжигающий свет дышит в ней, наполняет разум странными мыслями и вызывает всё более сильную жажду удовольствий. Ее затягивает в темный мир, в место гедонистической вседозволенности, в место, где не думают о будущем и легкомысленно отмахиваются от прошлого.
Это место манит ее, обещает благословение вечного мгновения; она знает, что его можно отыскать где-то не здесь.
Она расслышала на лестнице шаги мужа. Наконец-то решил облагодетельствовать ее своим обществом, хотя после целой ночи пьянки будет невыносим. Как все мужчины, будет топорщить перышки, хвастаться, гордиться собой… Она плохо спала и теперь, говоря правду, не в настроении его принимать. Да ведь она уже довольно давно не в настроении, вдруг потрясенно поняла Чаллиса — и торопливо встала, удалившись в личный будуар. Прогулка по городу успокоит нервы. Да, побродить без цели, поглазеть на оставшийся после ночного праздника мусор, позабавиться, следя за людьми — тусклые глаза, небритые физиономии, слабое ворчание затухающих
Она сможет позавтракать на террасе одного из самых элегантных ресторанов — возможно, в «Кесаде» или «Овальной Жемчужине», откуда виден Парк Бортена. Слуги будут выгуливать там собак, няньки толкать колясочки, в которых среди тонких шелков и ватных подушечек нежится новое поколение привилегированных горожан.
Там, за свежими фруктами и графином изысканного белого вина — а возможно, и за кальяном — она станет наблюдать за суетой жизни внизу, уделяя лишь мимолетное внимание и собакам, которых она не хочет, и детям, которых у нее нет и, скорее всего, не будет, если вспомнить о пристрастиях Горласа. Мимоходом, забавляясь, подумает о родителях мужа, их нелюбви к ней — убеждены, что она бесплодна, нет сомнений, но разве женщина может забеременеть сама от себя? И о своем отце, недавно овдовевшем, о грустных глазах и улыбке, которую он выдавливает при каждой встрече. Снова подумает, что нужно бы отвести его в сторонку и предупредить — но о чем? Да, о муже, Хануте Орре и Шардене Лиме, их общих делах. Им снится схема великого триумвирата тиранов; наверное, они уже планируют осуществление своей мечты. Но ведь он же рассмеется, не так ли? Скажет, что все молодые члены Совета одинаковы, пылают амбициями и великими замыслами; что их возвышение — лишь вопрос времени, оно неостановимо, словно морской прилив, скоро они сами поймут это и прекратят разрабатывать бесконечные планы захвата власти. Терпение, скажет он ей, это добродетель, приходящая последней. «Да, зачастую слишком поздно, чтобы иметь хоть какую-то ценность, дорогой отец. Погляди на себя, на жизнь, проведенную с женщиной, которую ты никогда не любил. Сейчас ты наконец освободился — чтобы обнаружить, что уже сед, сутул, спишь по десять звонов каждую ночь…»
Такие и подобные мысли тревожили ее, пока она освежалась и выбирала наряд. Она слышала, как Горлас сел на кровать в своих покоях. Без сомнения, стягивает сапоги, отлично зная, что она тут, в крошечной комнатке. Но ему все равно.
Что же предложит ей Даруджистан в столь солнечный день? Ну, она скоро увидит, не так ли?
Она отвернулась от собравшихся во дворе учеников, скользнула по нему глазами и осклабилась: — А, ты…
— И это твоя новая поросль, да? Сладкое лобзанье Апсалар, Стонни!
Ухмылка стала кривой гримасой; Стонни ушла в тень колоннады, где уселась на скамью под аркой, вытянула ноги. — Я не отрицаю, Грантл. Но я кое-что заметила. Сынки благородных поначалу приходят ленивыми, слишком толстыми и равнодушными. Искусство меча — это что-то, навязанное отцами и столь же скучное, как уроки игры на лире или счет. Почти все не способны удержать учебный клинок полсотни ударов сердца кряду. Я рассчитываю, что за восемь месяцев они едва-едва перестанут отличаться от ходячих соплей. Сладкое лобзанье Апсалар? Да, я согласна. Это кража, точно так.
— Вижу, ты хорошо научилась красть.
Женщина провела рукой в перчатке по правому бедру: — Новые лосины. Ну разве не роскошь?
— Поразительная.
— Черный бархат на старушечьих ногах так не играет.
— И на моих тоже.
— Чего хотел, Грантл? Вижу, полоски наконец-то поблекли. Я слышала, ты прямо сиял, когда вернулся.
— Катастрофа. Мне нужно сменить работу.
— Не будь смешным. Эта — единственная, в которой ты хоть что-то смыслишь. Болванам вроде тебя нужно быть в поле, прокладывать путь, рубя толстые черепа бандитов и прочей дряни. Когда ты начал задерживаться в городе, я поняла: городу несдобровать. Но так уж случилось, что мне нравится здесь жить, потому чем скорее ты снова выйдешь на тракт, тем лучше.