Данэя
Шрифт:
– Ведь использование доноров всё ещё не исчезло. – Все свои силы и время Дан отдавал исключительно борьбе за сохранение жизни каждого из оставшихся от прежней группы доноров. Благодаря его усилиям ни один донор не мог быть использован, как прежде, без утверждения всемирным голосованием, – его, всё же, иногда давали, преодолевая каждый раз яростное сопротивление Дана, мучительно переживавшего смерть ещё одного донора, как тяжелую трагедию.
Он тратил уйму энергии, чтобы ускорить создание СНН; сам принимал участие в тщательном исследовании всех причин необходимости использования очередного
– Далеко ещё не все такие, как наш Марк! – Дан глянул на могилы под березами. – Вместо “Контакта” к Земле-2 уйдет сообщение об отсрочке. Через гиперпространство оно дойдет быстро.
– Значит, это уже наверняка? – протянул Эрик.
– Да, – Дан тоже вздохнул. – Не горюй, внук: успеешь окончить Институт переселения, улетишь уже как специалист.
– И я полечу с тобой. Юнгой-астронавтом, – вступила в разговор девятилетняя дочь Дэи. – Я там увижу наших: дядю Лала, тётю Лейли, Марика и сына Евоньки – дядю Ли.
Дан невольно улыбнулся: Дэлия, внучка, так уверенно сыпала словами “дядя” и “тётя” – для нее, ребенка второго поколения, рожденного в семьях, это уже было предельно привычным.
– Ты же никого их не знала!
– Вы ведь про них столько говорили. Ну, что: и у тебя не получается?
– Подожди, – ответил Эрик, снова повернувшись к лежащим перед ним ярким разноцветным элементам, из которых надо было помочь Дэлечке что-то собрать. Досада брала: как это у него, универсанта, сразу не получилось.
А девочка, тоже задумавшись, неожиданно схватила несколько элементов и, перекрутив их, мигом собрала то, что хотела.
– Вот!
– Но это же не по правилам: их нельзя деформировать.
– Ну и пусть! Зато сразу получилось.
И Милана как током пронзило. Нельзя составить то, что они хотели, оставляя исходные элементы неизменными: это будет не по правилам, из которых они всё время исходили, но – иначе не получается.
Дальше он уже ничего не видел и не слышал: ушел целиком в свои мысли. Они когда-то слишком привыкли заниматься подбором – из того, что есть: эта привычка шла за ними, как тень – её даже не замечали. Когда пытались медикаментозно воздействовать на нежелательные следствия имевшейся совокупности генов: действовали, по сути, как физиологи, а не генетики.
Наличная совокупность генов. Неизменных. Так – далеко не уйти! Есть же способы, меняющие сами гены: инженерная генетика – сложная и дорогостоящая. Возможно, единственно радикальное средство решения Исправления. Неимоверно дорогое! Недаром его до сих пор применяли лишь для проведения отдельных экспериментов. Дорого – и зачем: так поставили бы вопрос раньше.
Но – не теперь. Это лишь долг: общечеловеческий долг перед теми, кто не по своей вине – в силу данных, полученных при рождении, не может трудиться, как все. Так считает Отец, – надо сказать ему.
Милан поднял глаза: Дан как раз стоял перед ним.
– Ты не заснул? Все уже
– Подожди, Отец! Мне надо кое-что сказать тебе – кажется, важное, – в тот момент он совсем не думал о Йорге.
Идея оказалась, действительно плодотворной. Дзин, сразу же одобривший её, переключил работу Института на её осуществление. Первые успехи пришлось ждать не слишком долго.
И тогда работа по Исправлению стала одной из основных – наряду с созданием СНН и расшифровкой Послания. Дзин был избран координатором Совета исправления, созданного для руководства всё увеличивающимся количеством подключавшихся к этой работе людей.
Результаты регулярно докладывались по всемирной трансляции Дзином или другими членами Совета исправления. Только Милан не выступал никогда: по-прежнему исступленно работая, он почему-то держался в тени. Несмотря на то, что ему, его идее – так считал Дзин – принадлежит заслуга успехов. Милан отмалчивался.
Этот этап работы занял тоже почти десять лет и завершился созданием действительно настоящего способа. Сложного, дорогого очень – но способного только исправить, только помочь – но не убить. Общественное мнение к тому времени уже созрело для того, чтобы воспринять это как величайший успех науки, а не источник ненужного и недопустимого расходования огромных сил и средств. Так теперь думали почти все. Почти: Йорг был и оставался самим собой.
Подробный доклад по всемирной трансляции из Зала Конгрессов Дзин предложил сделать Милану. Думал, что того опять придется долго уговаривать. Но Милан сразу молча кивнул. Выглядел он отнюдь не победно: измотан был беспредельно; – из всех людей лучше всего его состояние понимал Дан: то же самое, что когда-то с ним.
Но когда Милан, стоя на трибуне, начал говорить, и весь огромный Зал замер в молчании, слушая его, когда он увидел тысячи восхищенных глаз, усталость схлынула, ушла куда-то. И тут взгляд его встретился с взглядом затравленно смотревшего на него Йорга: как тогда.
Ни разу за эти двадцать лет не видел Милан его ни растерянным, ни слабым. Йорг присутствовал на каждом докладе в Зале Конгрессов или Институте исправления – не пропустил ни одного. Спокойно слушал, и по его ледяным глазам нельзя было ничего прочесть, – только изредка мелькала презрительная усмешка на губах. Не значила ли она, что они пока так и не смогли достичь того, что уже знает он?
А сейчас! “Ага!” – понял Милан. – “Мы открыли то, что скрыл ты – сами!” Он равнодушно отвел взгляд – и почему-то совсем перестал думать о Йорге.
... Открыли то, что он считал своим самым великим достижением – которое не собирался раскрывать, пока не настанет для этого время. Теперь – оно стало никому не нужным: другие – открыли то же!
Не только открыли – далеко превзошли. Потому что всё это время работали, и их было много, а он, чтобы скрыть от других, должен был прекратить её. Иная цель – социальная – заслонила науку.
Он был человеком своего времени, для которого успех в науке – высшая радость, высший смысл в жизни. Для него – ещё возможность считать себя лучше и выше других. Сверхчеловеком, которому всё дозволено – “белокурой бестией” величайшего Ницше.