Даниил Московский
Шрифт:
В последние годы обживалась правая сторона, за Москвой-рекой, на Балчуге. Его облюбовали кожевники-усмошвецы [78] .
Когда Александр Ярославич Невский выделил малолетнему Даниилу Москву, удел был нищенский, впору с сумой по миру ходить. Вырос Даниил и понял: надобно земли к Москве приращивать. Без того не подняться Московскому княжеству, потому и взял столь ревностно сторону тверского князя Михаила Ярославича против Андрея Александровича...
Даниил день начал с заутрени. Отстояв в церкви Успения, храм покинул, а к нему уже отрок с вестью радостной — князь Переяславский
78
Усмошвецы — сапожники, чеботари.
Иван Дмитриевич сидел в гриднице с его, Даниила, сыновьями Юрием и Иваном, беседовали. На стук входной двери переяславский князь оглянулся и, увидев Даниила, встал, шагнул навстречу. Князья облобызались.
— Заждался я тебя, князь Иван. — Даниил радостно посмотрел в глаза переяславцу. — А у нас тут свара случилась с братом моим, великим князем Андреем, на съезде.
— Мне о том уже ведомо от мурзы Четы. У Рязани повстречал его. Сказывал, великий князь недоволен съездом. У меня, князь Даниил Александрович, обратная дорога долгой получилась, из Сарая попал я к Ногаю, его поддержкой заручился.
— То и добре, — довольно кивнул московский князь. — Пусть не мыслит владимирский князь, что с помощью Тохты нас всех за бороды возьмёт. Пока Тохта с Ногаем враждуют, нам дышать легче.
Переяславский князь неожиданно сказал:
— Ногай женить меня удумал, сестру свою отдаёт.
Даниил нахмурился. Иван рассмеялся:
— Ан я отговорился: куда мне жена молодая, я едва по земле ноги волочу. Эвон, с тобой речь веду, а у самого дыхание перекрывается.
Ещё не улёгся гнев великого князя на Даниила и на Михаила Ярославича, выступивших в защиту переяславцев на съезде, как новое известие распалило владимирского князя. Иван возвратился и успел в Москве побывать. Сызнова против него, великого князя, злоумышляли. А Иван совсем плох, соглядатаи уведомили, в пути из Орды едва не скончался. Прибрал бы Господь Ивана, тогда он, великий князь, взял бы на себя землю переяславскую и Даниила силой принудил признать это княжество за владимирским. Но ежели воспротивится, то и Москву на щит возьмёт великий князь. Сказывают, Ногай Ивану воинов обещал, да разве станет хан Ногайской орды затевать вражду с Тохтой?
«Брат Даниил мнит, что коли помог на великое княжение сесть, так за это я ему земли прирежу! Как бы не так, стану я Москву усиливать!.. Хочу единовластно всей Русью владеть, а князья удельные под моей волей чтоб ходили. Того добьюсь, хана Тохту улещу, татар наведу, они помогут».
Разве не хан Золотой Орды посадил его, городецкого князя, на великокняжеский стол и ярлык вручил?
Сколько раз ездил он в Сарай, на коленях молил хана, на брата Дмитрия хулу возводил, а потом, возвращаясь на Русь, сердцем радовался: эвон скачут за ним не одна тысяча татар, они его опора. Хотя и знал городецкий князь, татары будут жечь города, убивать и угонять в Орду русичей, но никаких сомнений, никаких угрызений совести не ощущал при том, жаждал великокняжеской власти и её получил...
В горницу вошёл боярин Ерёма. Под кустистыми седыми бровями бегали маленькие хитрые глазки. Сказал, покашливая:
— Ростовские бояре говаривают: Владимир-де не по чести стольным городом именуют. Надобно стол великокняжеский в Ростове держать.
— Пора языки
— И то так.
Ерёма распушил бороду, помялся:
— Княже Андрей, княгиня Анастасия город покинула.
— Одна ль?
— Да уж нет. Как всегда, при ней Любомир.
— Он гридин надёжный, коли чего, в беде не оставит.
Боярин хмыкнул:
— Разве что. Да уж больно часто отлучается княгиня, не случилось бы лиха.
Князь оставил его слова без ответа. Сказал о другом:
— Ты бы, Ерёма, послал кого в Москву, к боярину Селюте, он, глядишь, и поведает чего о замыслах Даниила и Ивана.
— Дак и без того известно.
Князь бровь поднял:
— Либо дружину на Переяславль навести?
Боярин промолчал, а князь своё:
— Иван на Ногая полагается.
Ерёма вставил:
— Он и на Михайлу Ярославича как на спасителя смотрит. Эвон тверич на съезде бояр переяславских поддержал.
— Дойдёт черёд и до тверского князя.
— Вестимо.
— Однако ты, Ерёма, пошли к боярину Селюте, хочу знать, чем Даниил дышит. — И уже когда боярин к двери подошёл, сказал вслед: — Московский князь из друга и брата в недруги обратился.
День клонился к вечеру, когда Анастасия подъезжала к городу, далеко оставив позади Любомира. Пустив повод, она всю обратную дорогу думала о случившемся. С той поры, когда её сердцем завладел этот гридин, княгиня жила двойной жизнью. Она боялась выдать себя и давала волю своим чувствам, только когда покидала Владимир. Анастасия видела: Любомир любит её, и это ещё больше пугало княгиню — ну как станет известно обо всём князю Андрею?
Каждый раз Анастасия собиралась сократить поездки за город, но не решалась, потом подумала, что настанет осень и зима, и всё само собой образуется... А Любомир в любви был ненасытен. Княгиня радовалась и огорчалась. Она молила Бога о прощении, но, греша, тут же оправдывала себя: зачем судьба дала ей немощного мужа?
Вот и сейчас Любомир едет позади, Анастасия мысленно сравнивает его с князем, и сравнение не в пользу последнего.
Миновав посад, через каменные ворота въехала в Детинец. Остановив коня, дождалась, когда Любомир принял повод, легко взбежала на высокое крыльцо. В дверях столкнулась с боярином Ерёмой.
— Князь в гриднице?
— Там, княгиня-матушка.
Анастасию при слове «матушка» покоробило. Ерёма так называл её всегда, хотя сам годами вполовину старше её. Ужли не хочет замечать, что она совсем молода?
Когда Анастасия вступила в гридницу, Андрей Александрович сидел у стола на лавке, покрытой красным сукном, обхватив голову ладонями. Увидев княгиню, положил руки на столешницу, улыбнулся:
— Я только о тебе подумал.
— Отчего бы?
— Всё резвишься.
— Лета мои такие, а егда постарею и ноги отяжелеют, тогда на лавке отсиживаться стану.
Князь вскинул брови:
— Уж не на меня ли намёк?
— Нет, князь Андрей, ты ещё лёгок на подъем. Что стоит те многоверстовый путь в Орду проделать.
— В Сарай езжу не скуки ради, а козни княжьи упреждал.
Анастасия скрестила на груди полные руки:
— Ох, князь Андрей, не криви душой, ты за власть брата родного не щадишь.
— Дерзка ты, Анастасия, — нахмурился князь, — я терплю тебя, ибо люблю. А что жестоко, так истину глаголешь: коль не я, так меня, жизнь такою. Сама, поди, ведаешь, дай тверскому князю волю, он меня с потрохами сожрёт. А брат Даниил пощадит ли?