Даниил Московский
Шрифт:
— Но Даниил на тебя обиду держит, потому как ты мыслишь Переяславское княжество перехватить.
— Аль я скрываю, хочу един всей Русью править.
— Лаком пирог, да ухватишь ли весь враз?
— У меня пасть огромная.
— Ну-ну, князь Андрей.
— Поди, думаешь, подавлюсь? Так я вином запью.
— Смотри не захмелей.
— Я, княгиня, крепок.
— Мне ли того не знать. А теперь отпусти, князь Андрей, я отдохнуть желаю.
Страшная была ночь, душная, обжигающая. Князь Андрей рвал на себе рубаху, ворот перехватывал дыхание. Хотел
Князь Андрей Александрович норовил вытереться, да сил нет. Мысль в голове одна — не умереть бы, пожить. Дохнуть хотелось во всю грудь, но воздух горячий, будто кипяток пил.
Только к утру полегчало. Кликнул отрока, спавшего у двери:
— Выставь оконце.
Отрок поспешно вынул из оконного проёма свинцовую раму, и утренняя прохлада влилась в опочивальню.
И приснилось ему, будто осадили Владимир враги и нет ни из города, ни в город пути. Полыхает пригород, и лезут недруги на приступ. Но кто они — татары или князья русские, какие посягнули на его, Андрея, великокняжескую власть? Он, великий князь, поднялся на стену, и его тяжёлый меч опускается на вражеские головы. Но почему он стоит в одиночестве, где его гридни, его дружина?
Но что это — ближайший к нему враг поднял голову, и князь Андрей Александрович узнает тверского князя Михайлу Ярославича. Тот поднимает меч, но князь Андрей успевает отбить удар. Тверич кричит и снова бросается на великого князя. Вдругорядь князь Андрей Александрович отражает удар. Он ясно слышит звон мечей, рёв множества глоток, и ему становится страшно. Неужли суждено погибнуть от меча тверича...
Но что это, лик князя Михаила Ярославича преображается в лик Даниила. Он грозно вопрошает:
— Брате Андрей, ты ненасытен, аки волк, ты алчешь, не зная меры. Не мы, князья русские, те друзья, а ордынцы, и Господь за всё с тебя спросит!
Даниил занёс меч над головой Андрея, но тут меж князьями неожиданно возникает княгиня Анастасия. Она распростёрла руки, и князь Андрей чётко слышит её голос:
— Князья, уймитесь, вы братья единокровные.
И Даниил опускает меч, отворачивается. Ох, как хочется Андрею в этот момент ударить Даниила, но он понимает, что его меч падёт не на московского князя, а на Анастасию.
Вдруг, в мгновение, исчезают и Даниил, и враги, а княгиня смотрит на него с укором, говорит: «Вот до чего довела тебя, князь Андрей, твоя неясыть...»
В голосе Анастасии ему чудится столько презрения, что он пробуждается и ещё долго думает об увиденном.
Гридни разожгли на высоком берегу костёр, жарили на вертелах убитого вепря. Мясо было жирным, и сальные брызги шкворчали на углях. Тянуло духмяно, гомонили гридни, лишь Любомир, отойдя в сторону, уселся на сваленное ветром дерево, задумался. Как давно это было, когда он жил в деревне, под Городцом. Отец, смерд, пахал землю, сеял рожь, а мать помогала ему и ухаживала за скотиной. В хлеву у них стояла корова, несколько овечек, а в сажке откармливались два кабанчика. Когда в полюдье являлся за данью княжий тиун, он забирал часть урожая, мясо — солонину и свежатину, да ещё немало того, что
Тогда, подростком, Любомир ненавидел тиуна и гридней, какие собирали дань. Но прошло несколько лет, и Любомир попал в дружину князя. Теперь он сам ездит с князем в полюдье, творит несправедливость. А ещё вспомнилась Любомиру соседская деревенская девчонка, какая нравилась ему. Потом на мысль пришла Дарья. Явилась и исчезла, а сознанием княгиня овладела. Анастасия ворвалась в его сердце неожиданно и завладела им. Трудно Любомиру сдерживать свои чувства, он знает — это тайная любовь, и не может предсказать, чем она закончится... Сладкая и горькая любовь. Гридин по нескольку раз в день видит княгиню, слышит её голос, но должен таиться, скрывая свои чувства. Он боится, чтобы кто-нибудь не проведал о его любви, опасаясь навредить княгине. В последний выезд за город, когда они остались наедине, Анастасия сказала ему, что скорее удалится в монастырь, чем согласится потерять его, Любомира. Но ведь и он теперь не мыслил себе жизни без княгини...
У костра громко переговаривались гридни, весело смеялись, и им непонятно было уединение Любомира. Наконец кто-то позвал его, и гридин поднялся, нехотя пошёл к огню.
Подул резкий ветер, и понесло первые снежинки. Вдруг сызнова потеплело, но было ясно — это последние дни перед зимними холодами. В такую пору смерды заканчивают подготовку к зиме, а бабы и девки по деревням и городам ходят в лес, собирая морошку, клюкву.
Ближе к зиме в городах искали приют лихие люди, жили таясь. Сыскав какую-нибудь избу-приют, днями отсиживались в кабаке, пережидая морозы, и с нетерпением ждали весны, когда их охотно примет лес.
В Москве ватажники облюбовали кабак Ермолая: хоть Кремль под боком, но хозяин надёжный, не выдаст. Старый гусляр, расставшись с Олексой, последние дни доживал у кабатчика. Лихих людей он знал, встречал по имени, и они его узнавали, звали за стол, угощали.
Забрели как-то в кабак три товарища, уселись за стол. Подмигнул один из ватажников Ермолаю, тот им мигом капусты квашеной, дымящихся щей с потрохом, хлеба ржаного да жбанчик пива хмельного на стол выставил.
Ватажник, кряжистый, крупный, с бородой до пояса, позвал старца, стоявшего поодаль:
— Садись с нами, Фома, поведай, что на свете видывал?
— Эко, Фома, тя и годы не берут! — добавил второй ватажник.
— Я единожды смерть ждал, а она меня пожалела, Сорвиголов, — отшутился старец. — Верно, там во мне нет нужды.
А Сорвиголов бороду огладил, посмеялся:
— Может, с нами в зелёный лесок потянет?
— Да уж нет. Сорвиголов, от Ермолая никуда, а коли выгонит, тогда у меня одна дорога — к тебе.
— Приходи, только гусли с собой захвати.
— Эко, вспомнил, гусли-то я Олексе отдал. Однако я и без струн вас потешать буду.
— Ежли так, рады те будем. — И, налив в глиняную кружку пива, протянул старцу. — А Олексу, слыхивал, князь Даниил в дружину взял.
— Что же ему горе по свету мыкать да у меня, старца, в поводырях ходить?
Промолчали ватажники, принялись хлебать щи, а старец, прихватив щепотку капусты, долго жевал её беззубым ртом. Наконец проглотил, покачал головой:
— Ужли и я когда был молодым?