Даниил Московский
Шрифт:
Кабатчик сказал:
— Чему сокрушаешься, Фома, ты седни старец, мы завтра.
— То так, все мы гости на земле, а настигнет час, и примет нас Господь в жизнь вечную.
Сорвиголов ложку отложил:
— Одначе, Фома, я на этом свете ещё погулять хочу.
— Гуляй, молодец, но помни о суде Господнем.
— Мы, Фома, и на этом свете судимы, — добавил другой ватажник. — Здесь над нами суд вершат князья и бояре да их тиуны.
Сорвиголов перебил его:
— Ежели мы до них добираемся, то тогда наш суд над ними вершим, по нашей справедливости.
В кабак вошёл гридин,
— Откуда и кто такие, молодцы?
За всех ответил Сорвиголов:
— Люди мы пришлые, нужду мыкаем, версты меряем от Ростова до Москвы.
— Кхе. — Гридин допил, стукнул чашей. — Тогда ясно, соколы.
Встал и, не проронив больше ни слова, вышел.
Поднялись и ватажники:
— Прощай, Ермолай, спасибо за хлеб-соль, а нам здесь ныне оставаться небезопасно. Ты же, Фома, ежели надумаешь, нас сыщешь.
И ещё одна зима минула. С метелями, снеговыми заносами, когда от деревень к городу пробивались по бездорожью. Сани не катились, плыли, глубоко зарываясь в снег. Пока к городу доберётся смерд на торжище, кони из сил выбивались.
В такую пору торг скудный, а к престольным праздникам, когда накатают дорогу и потянутся в Москву либо другой город санные обозы с ближних и дальних погостов [79] , шумно делалось на торгу. В Москве торговые ряды тянулись вдоль Кремля от переправы и вверх, к площади. Смерды Привозили зерно и мёд, мясо и птицу, меха и овчину. Расторговавшись, приглядывались к товару, выставленному ремесленниками. Многолюдно было в кузнечном ряду. Смерд приторговывался к топорам и пилам, лопатам и серпам. Да мало ли чего требуется в крестьянском хозяйстве. А накупивши, заворачивали в ряды, где ленты разложены, а то и на башмаки и сапожки разорялись, прикупали подарки дочерям и жёнам.
79
Погост — селение с церковью и кладбищем.
Кое-кто из смердов останавливал сани у кабака Ермолая. В такие дни здесь делалось шумно, пахло овчиной, распаренными щами, жареным луком.
На Рождественские праздники Олекса из церкви выбрался, долго бродил по торжищу. Оголодал и, оказавшись в калачном ряду, купил пирог. Вокруг голосисто кричали пирожницы и сбитенщики, но Олекса точно не слышал. Он жевал пирог и смотрел на молодайку, продавшую ему кусок пирога. Молодайка была милая, румяная, её большие голубые глаза искрились лучисто.
Осмелел Олекса, спросил у молодайки имя, а узнав, что её зовут Дарья, похвалил пирог.
И снова, чуть побродив, вернулся в калачный ряд, снова купил у Дарьи пирога. Та уже домой собралась, Олекса за ней увязался. Шёл до самого Дарьиного домика. Выведал дорогой её несладкую судьбу, а прощаясь, попросил:
— Можно мне, Дарья, навещать тя, пирога купить либо щей твоих поесть?
Ничего не ответила она, только покраснела густо.
ГЛАВА 3
У
Сарай с его пыльными широкими улицами, с глинобитными мазанками, мечетями, церковью и синагогой был настолько велик, что поражал всех, кто впервые бывал здесь. Особенно восхищали базары, шумные, крикливые, многоязыкие, с обилием товаров. Здесь торг с рассвета и дотемна вели гости со всех стран. Они приезжали в Сарай из италийской земли и Скандинавии, из немецких городов и Византии, из Бухары и Хивы, Самарканда и Хорезма, и, конечно, бывали в Сарае русские торговые люди. Они добирались сюда с превеликим бережением, их подстерегали опасности на всём тысячевёрстом пути.
В зимнюю пору торг замирал, и жизнь в столице Золотой Орды делалась размеренной. Караван-сараи были безлюдны, за дувалами купеческих пристанищ слышались лишь голоса караульных и ярились лютые псы. И только попрежнему трудился мастеровой люд, согнанный в Сарай, чтобы своим покорным трудом укреплять и приумножать богатство Золотой Орды.
Хан Тохта, кутаясь в стёганый, подбитый мехом халат, медленно переходил из зала в зал. Во дворце не было печей, и в зимнюю пору он обогревался жаровнями. День и ночь горели древесные угли. За огнём следили рабы, и если жаровня гасла, раба жестоко наказывали…
Ногай мнит, что хан Тохта боится его. Он рассчитывает на своих союзников половцев, однако им не успеть прийти к нему на помощь, прежде над ним свершится суд хана Золотой Орды. Ногаю нет пощады, и Тохте неведома жалость. Ногаю поломают хребет и бросят подыхать в степи. В муках он станет молить о смерти, но она не скоро явится к нему.
Тохте известно всё, что творится в стане у Ногая. Все сведения хан Золотой Орды получает от темника Егудая и от начальника стражи Ногая, багатура Зията. Ногай верит Зияту и не догадывается, что багатур Зият служит Тохте. Ногай пригрел змею на груди, и она его ужалит смертельно.
Посыпал мелкий колючий снег, и Тохта удалился во дворец. Здесь тоже безлюдно, как и в ханском дворе. У двери замер караул, два крепких богатыря с копьями и пристёгнутыми к поясам саблями. Хан подошёл к жаровне, протянул руки над тлеющими углями. Тепло поползло в широкие рукава халата.
Тенью проскользнул евнух, напомнив Тохте о живших на второй половине дворца жёнах. Хан подумал о них и забыл. Жёны не нужны ему, он презирал женщин. Даже свою мать, когда она начала вмешиваться в его государственные дела, Тохта велел увезти в далёкое кочевье, где-то там её вежа, но хан ни разу не наведался к ней.