Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы
Шрифт:
— Все скифы [39] были родом кияне! — ударил кто-то кулаком по столу, да так, что кружки подпрыгнули вверх.
— С чего бы это вдруг? — не поверили ему.
— Про Киявию и ныне ромеи говорят — Скуфь Киевская.
— Так, значит есть еще какая-то другая Скифия, — резонно отметил Ругивлад из своего угла.
На него оглянулись, оглядели с ног до головы, как несмышленого пацана, пьяным взором и объяснили:
— Чудак ты, братец! Сам посуди, приехал к нам в Тьмутаракань ихний волхв… Кажись, Геродором звали, а может, Дероготом? Встретился тут ему киянин, он и спрашивает: «Откуда, мол, ты?». Мужик и отвечает: «С Киева!». А Дерогот глухой, небось,
39
[39] скифы, 8 до н. э. — 3 н. э., общее название скотоводческих ирано-славянских племен, обитавших от Западного Причерноморья до самого Каспийского моря. Успешно воевали с киммерийцами, персами, македонянами и римлянами, основали Парфию. Ассимилировались с оседлыми племенами венедов и сколотов, частью поглощены волной сарматов, дали начало славянскому этносу. Хотя вероятнее всего сарматы — те же скифы, просто обучившиеся сыромятному способу выделки кожи. Название скифов по-видимому происходит от искаженного греч. «скити» — например совр. русское — скитаться, Скифию именовали еще Скуфией, а скутти (сакс.) — скот. Сколоты — самоназвание некоторой части скифов согласно Б.А.Рыбакову — праславянское оседлое племя, скифы-пахари.
— Где ж ты, Туполоб, видал, чтобы в Тьмутаракани кияне водились. Там сейчас одни пархатые козары спасаются… — возразили шибко грамотному богатырю подстрекатели.
Коль пошла такая тема, волхв решил благоразумно промолчать. И правильно сделал. Всяк спор хорош к месту, а этот — и вовсе после штофа.
В предсмертной записке Богумил тоже называл себя потомков скифов. Ругивлад хранил бересту на груди, не раз перечитывал заветные слова, хотя помнил их уже наизусть: «… были мы скифы, а за ними словены да венеды, были нам князи Словен да Венд». Скифская земля раскинулась от гористой Фракии до самого Гирканского моря, которое часто теперь называли Хвалынским. С кем только не сражались пращуры? Били кимров, ратились с персами — из рода в род передавали легенды о том, как один великий завоеватель, чьи лошади уже готовились осушить море-Окиян, едва не сгинул вместе со всем войском в бескрайних скифских степях. Не даром, знать, возносились богатые жертвы священному мечу! Не зря славили Великую Мать, коль жены народили славных воинов!
А потом явились ромеи, а за ними и готы, потом конными массами ярились по всей степи гунны… Ну, и где ж все они теперь? А Скуфь Киевская — Киявия — стоит, да и стоять будет.
— Дураки вы все, а еще умными прикидываетесь! — не унимался кто-то из собутыльников — Скифы — это просто сыромятники, скифы — это наше прозвище! Предки издревле мяли кожи, а ромеи как пришли на Русское море, так и, не разобравшись, обозвали нас. «Скуфис или скифис» по-ромейски и есть кожа. Скитались мы тогда в широких степях, а как греки понаставили городищ — завели торг, первым делом у нас скот и покупали. А когда научились русичи первыми выделывать-то ее сыромятным образом — тут и совсем сарматами кликать стали…
Связи «по кулинарной части» при дворе Владимира очень пригодились хозяину корчмы. Ему не стоило особого труда выудить через своих доверенных столь нужные волхву сведения. Не прошло и дня с момента прибытия Ругивлада в славный Киев-град, а он уже знал, где искать кочевья хана Куря, дядюшки Ильдея. По рассказам Свенельда герой знал, что к юго-востоку от земель вятичей, примерно в десяти днях пути от славянских пределов, есть гора. Там собираются на Совет водители печенежских орд, а таких было восемь. Четыре кочевало в степях, примыкающих к Русскому морю, остальные обретались в излучине Дона при Готском море, которое именовали еще Меотийским.
Полностью
— Болтают, есть за Сафат-рекой великий вал, прозванный Стеною Слез и Отчаяния. Печенег, как известно, не строит городищ, но на сей раз Куря, убийца Святослава, там прочно обосновался. Стан Кури именуют Песчаным. Тысячи пленных день и ночь возводят вкруг него стены, и бесконечна их работа. Такую изощренную пытку придумал хан рабам. Ветер рушит созданное — все повторяется заново. Шатер хана посреди, сотни лучших воинов стерегут покой хозяина и повелителя. Смеется жестокий степняк: «Коль построите велик вал повыше этих скал — все пойдете по домам!» Да никому пока не посчастливилось из несчастных…
Ругивладу в этот раз было чем расплатиться, хотя серебро, выигранное котом, давно кончилось. В дороге, как читатель уже знает, подвернулась доходная служба, которую он и выполнил со свойственной каждому герою долей безрассудства. Боярин Стоич щедро отблагодарил гостя и спасителя, поэтому, даже после расчета с хозяином корчмы и покупки коня, в кошеле у Ругивлада еще позвякивало серебро. Воины севера обычно не воевали верхом — лошадь была еще более дорога, чем в Киявии, а снаряжение и того дороже. Святилище Арконы содержало лишь триста всадников. Вятичи в дремучих лесах Вантит придерживались тех же обычаев — сражались пешими, хотя на рать добирались где верхом, а где и вовсе, спускались по рекам на лодьях. Волхв привык полагаться на пару резвых ног с меньшим риском свернуть себе шею, но на сей раз не оставалось ничего другого, как пересесть на спину еще более скорого существа.
— По лесным-то дорогам сгодился бы верховой лось, — вслух размышлял кот, — но в степи лосей нет, оленей постреляли. Будем брать коня, даже двух!
Минул уж лунный месяц с тех пор, как словен оставил Домагощ…
Он собирался было покинуть хлебосольное заведение, но тут приметил упитанного воина, рисующего в воздухе какие-то знаки костью, с остатками мяса на ней.
— Сон меня одолевать стал, как сейчас помню, аж за три версты. Ну, думаю, котище где-то близко. Надел я тогда на голову три шелома, да иду себе, а ноги-то еле волочатся. Где не иду — там ползу вовсе. И снова иду…
— Фарлаф! Да як же ты ползешь, когда у тебя такой курдюк? — потешались над толстяком собутыльники.
— Плохо на пустой желудок ползется! — добавил кто-то из угла корчмы.
— Еще бы! — согласился богатырь, обгладывая индюшачью ногу — Старушонка мне с собой лишь куриные окорочка положила.
— Тяжелы, знать шеломы на пустой-то голове, — донесся тот же голос.
Вокруг заулыбались, хотя и не так уверенно, но Фарлаф в то время вылил в глотку штоф медовухи и пропустил замечание. Язык еще более развязался, и он продолжил героическое повествование с новыми силами:
— Гляжу — столп высокий, а на нем зверь сидит невиданный. Увидал и меня, поганец, да как прыгнет на плечи. Вмиг один колпак разбил, вот и второй — разодрал, уж за третий шелом принялся и совсем было достал.
— Ух! Ну, а ты-то что? — подначивали богатыря завсягдатаи корчмы.
— А я как скину кота на землю, да как дам ему промеж глаз прутом-то железным.
— Тут из кота и дух вон, — ляпнул кто-то.
— Как же, «дух вон»! Ему этот прут нипочем, сломался прут железный о лоб кошачий.
— Твердолобый, стало быть, кот попался тебе! — опять раздалось из угла.
Это Ругивлад платил Баюну за прежние насмешки.
— Ты, знай меру, волхв! Что положено Велесу, не положено Сварожичу, — возразили ему живо из-под стола.
Впрочем, словен по-прежнему думал о своем, и помешал Фарлафу не со зла:
«— Ну, какого рожна, Ругивлад, ты вбил в голову мысль о своем уродстве? — шептал ему внутренний голос.
— Как же! Не я ли прибил Дороха на глазах у Ольги? А что он мне сделал? — винил себя Ругивлад