Дар страны Мидос
Шрифт:
Красномордый покачал головой:
— Он свихнулся. Преодолел болевой порог.
— Ну заткни его как-нибудь! Ты слышал, в чей адрес он слюной брызнул? Ничего вразумительного он больше не скажет. Ты что, потерял квалификацию?
Ни слова больше не говоря, специалист в фартуке склонился над лицом заключенного. Тот задергался и, подавившись воплем, обмяк.
6
Серый бетонный потолок. Лампочка в решетке. Половину камеры видно, половина затемнена.
Мрак… Снова серый потолок. Потом опять мрак. И так много раз.
Однажды он смог повернуть голову. Он лежит на кровати с постельным бельем, в пижаме. Что это? Он же помнит, что был в гестапо. Он и сейчас в гестапо, ведь перед ним — тюремная камера. Но почему на кровати? Макар повернул голову в другую сторону и увидел возле кровати капельницу. Его лечат? Зачем? Чтобы снова пытать? — он содрогнулся и опять упал во мрак.
…Почему он видит только наполовину, что со вторым глазом?
Макар кое-как приподнял левую руку, дотянулся ею до правого глаза. Там была повязка. Он надавил пальцем, и тот не встретил привычного выпуклого препятствия. Там было пусто.
Вон оно что…
Бережной лежал и удивлялся, свыкался с наступившей реальностью. И что дальше?
Потом пришла мысль: а вот Штауффенберг с этим жил и еще стал героем своей страны…
Да, только разница есть. Макару в этих стенах не дадут стать героем. Только жалким стукачом. Если его начнут потрошить вторично — он в себе не уверен — скорее всего, выпотрошат до основания. А, может, теперь уже и нет… Если свыкнуться с мыслью, что все кончено…
Макара кормили бульонами, делали уколы, перевязки, примочки на вздутом, обезображенном лице. Он спрашивал их о смысле его лечения, но с ним не разговаривали.
Все стало ясно, когда в один из дней (третий или четвертый, как он пришел в себя на кровати) в камеру зашел гестаповец. Он осмотрел арестанта и спросил у санитарки:
— Говорить может?
— Да, может говорить, — встрепенулась кудрявая женщина в белом халате. — Но он еще очень слаб для допроса. Сердце может не выдержать.
— Это не ваше дело, — наставительно произнес офицер. — Понимает все? — и тут же решил сам удостовериться, повторил вопрос Макару. — Вы меня слышите? Понимаете, где находитесь? Готовы отвечать на вопросы?
Бережной в ужасе закрыл свой единственный глаз.
— Все понимает, — удовлетворенно констатировал гестаповец и вышел из камеры.
Макар обдумывал, как в его беспомощном состоянии можно раз и навсегда избежать будущих страданий, когда дверь открылась, и в камеру вошли два очень солидных офицера. Увидя лицо Макара, вернее, то, что было на его месте, они дружно поморщились. Потом у вошедшего следом врача поинтересовались — может ли заключенный стоять.
«Нет, — ответил тот, — он даже сидеть еще не может».
«Посадить его на кровати» —
Санитарки аккуратно посадили Бережного, прислонив спиной к приставленной подушке. И тут же вышли. Потом охранник занес в камеру обитый коричневой кожей стул и тоже удалился.
В молчаливом ожидании прошло несколько минут.
Макар, с поднимающимся в груди волнением, затаил дыхание.
И вот в камеру к изувеченному не спеша зашел еще один гестаповец — небольшого роста, коренастый мужчина.
Присутствующие офицеры вытянулись по струнке.
Макар его сразу узнал, хотя он был намного моложе того старика, который великодушно распорядился «убить его достойно». Узнать — узнал, но уж никак не ожидал этого. Сам Мюллер!
— Это что такое? — раздраженно спросил шеф гестапо, указывая на арестанта.
Офицеры молчали.
— Как же вы непрофессионально работаете! — заворчал Мюллер. — У него не лицо — свиной рулет! Да еще без глаза что ли?.. Бездари! Разве можно так обращаться с информативным материалом? Вы еще убейте фигуранта на первом же допросе! Честь вам и хвала будет!
— Но кто же мог знать… — попытался оправдаться один из гестаповцев.
— Вы должны знать! Всё знать, и всё предвидеть. И вообще, учить вас что ли, как работать с контингентом? Максимум воздействия и минимум риска для жизни, пока есть хоть какие-то сомнения, что у него отобрана вся информация. И для этого у вас есть самые передовые методы… А потом, пожалуйста — если преступник заслуживает смерти — упражняйтесь с ним, как считаете нужным.
Мюллер утратил интерес к подчиненным, сел на стул и вбуравил глаза в Бережного.
— Вы можете говорить?
Макар закивал головой и ответил:
— Могу, только дикция не очень. Губы разбиты.
— Ничего, я вас понимаю, — ответил шеф гестапо. — Моя фамилия Мюллер… Поняли, да?.. Вы до сих пор живы потому, что я лично заинтересовался вами. Поэтому советую со мной быть предельно откровенным. Если мой интерес подтвердится, вы, очень возможно, останетесь живы. Так что вам следует постараться. В противном случае… с вами будут работать более тонкие специалисты, чем те, кто допрашивал вас раньше. Вам все ясно?
Макар снова закивал головой.
— Прекрасно. Мы не будем с вами отвлекаться на мелочи, перейдем сразу к фундаментальным сюрпризам, которые вы нам преподнесли. Записка, изъятая у вас, которая представляла собой якобы шифровку, была изучена нашими специалистами, прошла несколько лингвистических экспертиз, в результате чего установлено, что это именно текст, а не шифр. Только текст, написанный на несуществующем в мире языке… Кроме того, химические экспертизы показали, что бумага и чернила также произведены по неизвестной нам технологии. Как вы это объясните? Только сразу напоминаю о моем предупреждении…