Дар волка. Дилогия
Шрифт:
— Вот уж это полная чушь, — сказал Ройбен; его лицо пылало. — Лживая, корыстная чушь. Если ты сказала все, что намеревалась, то я хотел бы заняться кое-какими своими делами.
— Может быть, ты все-таки попросишь прощения? — спросила она, повысив голос и старательно имитируя искренность, хотя было видно, что она вот-вот снова ударится в слезы. Лицо у нее прямо на глазах бледнело, губы тряслись все сильнее.
— Прощения? За что? За то, что ты забыла принять таблетку? Или за то, что таблетка не подействовала? За то, что на свет нарождается новая жизнь, которой я рад, а ты — нет?
Джим недвусмысленным жестом попросил его замолчать.
Ройбен смерил брата тяжелым взглядом, а потом вновь повернулся к Селесте.
— Я благодарен тебе за то, что ты решила сохранить этого ребенка, — сказал он. — Я благодарен тебе за то, что ты согласилась отдать его мне. Очень благодарен. Но просить прощения мне не за что.
Все молчали, даже Селеста.
— Что касается всей лжи и глупостей, которые ты наговорила здесь за минувший час, то я терпел это, как всегда терпел твою злость и те гадости, которые ты мне говорила, чтобы сохранить покой. А сейчас, если ты не возражаешь, я тоже хотел бы немного покоя. Вот, собственно, и все, что я хотел сказать.
— Ройбен, — мягко сказал Фил, — успокойся, сынок. Ведь она еще ребенок, такой же, как и ты.
— Спасибо, но в вашем заступничестве я не нуждаюсь! — заявила Селеста, прожигая Фила бешеным взглядом. — И уж я, конечно, никакой не «ребенок».
Она произнесла это с такой яростью, что все ахнули.
— Если бы вы научили вашего сыночка хоть чему-нибудь, что может пригодиться во взрослой жизни, — добавила Селеста, — все могло бы сейчас повернуться по-другому. А ваши занудные стишки не нужны никому!
Ройбен пришел в такую ярость, что ему пришлось стиснуть зубы, чтобы не наговорить лишнего. Зато Фил даже глазом не повел.
Грейс поспешно и неловко выскочила из-за стола, подбежала к Селесте и помогла той подняться, хотя в этом не было никакой реальной необходимости.
— Ты устала, ты сильно устала, — заворковала она. — Между прочим, усталость тебе очень, очень вредна!
Ройбен вновь изумился, на этот раз тому, что Селеста приняла эту заботу как должное, без малейшего намека на хоть какую-нибудь благодарность.
Грейс увела Селесту из комнаты, было слышно, как они поднимались по лестнице. Ройбену очень хотелось заговорить с отцом, но Фил с задумчивым видом смотрел в сторону. Можно было подумать, что он целиком и полностью выпал из нынешних времени и пространства. Сколько же раз Ройбену доводилось видеть на лице Фила такое выражение?
Мужчины сидели в молчании, пока не вернулась Грейс. Она долго и пристально глядела на Ройбена и в конце концов сказала:
— Я и представить себе не могла, что ты способен на такой гнев. Должна признаться, что это было страшновато.
Она принужденно хохотнула, Фил ответил ей коротким сдавленным смешком, и даже Джим заставил себя улыбнуться. Грейс накрыла ладонью лежавшую на столе руку Фила, и они коротко, понимающе переглянулись.
— Страшновато, говоришь? — произнес Ройбен. Его все еще трясло от ярости. Он был возмущен до глубины души. — Послушай, мама, я не знаменитый врач вроде тебя и не практикующий юрист вроде нее. И не священник-миссионер из трущоб вроде тебя, Джим. Но я совершенно
— Нет, конечно, нет, — поспешно сказал Джим. — Конечно, нет. Но, Ройбен, ведь она может передумать и все-таки сделать аборт. Ты хоть это понимаешь? — Он понизил голос. — Ведь мы только потому и сидели здесь и слушали все это. Мы просто не хотим, чтобы она сорвала свое зло на младенце.
— Ой, да ну ее к черту! — Ройбен тоже понизил голос, хотя от злости его так и подмывало кричать во всю глотку. — Не сделает она никакого аборта — после того как подписалась под этими денежными документами! Она не сумасшедшая. Она просто подлая и трусливая, как все нахалы. Но не сумасшедшая. Я же больше не намерен сносить ее оскорбления. — Он поднялся. — Папа, я прошу прощения за то, что она сказала тебе. Это было грубо и гнусно, как и все, что она произносит.
— Ройбен, об этом не стоит даже говорить, — спокойно ответил Фил. — Я всегда глубоко жалел ее.
Эти слова не на шутку озадачили и Джима, и Грейс, но Грейс, кажется, удачнее справлялась с захлестывавшими ее эмоциями. Она так и сидела, крепко держа мужа за руку.
Фил первым нарушил молчание, воцарившееся после его слов.
— Я ведь, сынок, рос так же, как и она, и всего, что у меня есть, добивался трудом и только трудом. Она еще не скоро, очень не скоро, поймет, чего же на самом деле хочет. Ройбен, прошу тебя, будь с нею терпеливым — ради ребенка. Не забывай, что этот ребенок освобождает тебя от Селесты и Селесту — от тебя. А ведь это не так уж плохо, правда?
— Ты прав, отец, прости, — сказал Ройбен. Ему сделалось стыдно, очень стыдно.
С этими словами он вышел из комнаты.
Джим отправился за ним. Он молча поднялся вслед за братом по лестнице и, обогнав Ройбена в дверях, первым вошел в его спальню.
В небольшом камине горел язычок газового пламени. Джим расположился в своем любимом обитом гобеленом кресле, стоявшем перед огнем.
Ройбен остановился было на пороге, но потом вздохнул, закрыл дверь и направился к кожаному креслу, стоявшему напротив того, в которое уселся Джим.
— Дай-ка я кое-что скажу сразу, — начал он. — Я знаю, что виноват перед тобой. Сознаю, какое бремя взвалил на тебя, когда на исповеди рассказал тебе об ужасных, невыразимых вещах и связал тебя обязанностью хранить мою тайну. Джим, случись это позже, я не стал бы этого делать. Но когда я пришел к тебе в тот раз, это было необходимо мне.
— А теперь у тебя нет такой необходимости, — тусклым голосом сказал Джим; его губы тряслись. — Потому что теперь у тебя есть компания вервольфов в Нидек-Пойнте, так ведь? И, конечно, Маргон, достопочтенный жрец безбожной веры, да? А ты собираешься поселить своего сына в одном доме с ними. Как ты себе это представляешь?