Darkest Dungeon: Вечные узники
Шрифт:
Их страшная грёза понятна, естественна, даже логична.
Неутоленная нужда в справедливости рано или поздно вырождается в слепую жажду мести. Мести неразборчивой, ведь люди, обитающие в кромешной мгле, не верят в существование света. Неведавшие милосердия считают врагами всех без исключения. И Хозяин Тьмы, наблюдающий за ними, заражается этим дикарским призывом разрушить всё и вся.
Начиная с нахала, ползущего по его телу.
Кисти рук облепляют Гаухолса со всех сторон.
Гаухолсу всё нипочём. Она разит ладони копьём, стряхивает, отбрыкивается и упорно карабкается вверх по сизой живой горе. Напрасно кривые пальцы опутывают ее – торс, истекающий потом, выскальзывает из хватки.
Гаухолс прижал подбородок к груди, чтоб защитить горло. Исподлобья смотрит вверх, на покачивающуюся голову Создания. Пусть вражьи руки не оставили на нём живого места, он почти у цели. Он дотянется. Осталось распрямить руку и череп монстра будет проткнут…
Тогда-то всё окончательно идёт наперекосяк.
Врасплох застает атака сзади. Волна ярко-оранжевого огня хлещет по взмыленной спине, причиняя такую лютую пытку, что словами не выразить. Кожа багровеет и пузырится, будто кипяток. Из горла рвётся стон, в глазах тухнет свет. Словно сама преисподняя лизнула его между лопаток раскалённым языком, дочерна обуглив плоть.
Тело судорожно изгибается дугой и выворачивается из пальцев Создания. Подкошенного, не успевшего нанести удар Гаухолса вместе с копьём опрокидывает наземь.
Но, валяясь ничком у ног чудовища, погребённых под жировыми отложениями, он не думает о том, как близок был успех или что с ним станется дальше. Он вообще не в состоянии связно думать, мозг сжигает запредельная боль. И от каждого вдоха, от малейшего шевеления она разгорается пуще и пуще.
Из-за боли Гаухолс не подмечает и главного: настигшее его пламя не было голубым.
Его зажгло не чудовище.
Залескар стоит, где стоял, но его не узнать. Улыбку перекосило в хищный оскал, а взгляд буйнопомешанного сверлит дыру в Гаухолсе, покусившемся на его бога. Снопы искр мечутся и кружат вокруг жреца, как снег в пургу. Он вне себя от ярости.
— Не смей мешать! — голос стал на октаву выше. Чернокнижник запускает ещё один огненный шар. — Неблагодарный, слабоумный клоп!
Целиться в лежачего неудобно – снаряд пролетел мимо. Обидно.
Ну и пусть! Всё равно зарождающееся божество расправится с ним. Так ли важно, будет наглый балбес сожжен или прожеван?
Вот только Создание внезапно утратило к нему всякий интерес. Оно, застыв, склонилось к земле, насколько позволила громоздкая туша, и голова его нависла над валяющейся
Зверское обжорство и клокочущая злоба отступают на пару шагов под натиском любопытства. Одержимая изучает несъедобную железку, не сводя глаз, – никак не возьмёт в толк, отчего та кажется ему такой важной. Такой… ценной.
Да, не сводя глаз: Гаухолс слишком далеко, ему не разглядеть, но под завесой волос, налипших на лицо Создания, из глазниц только что прорезались два новых ока. Они удивленно разинул во всю ширь, и их застилают слёзы. Не чёрные: прозрачные, человеческие.
Зримый образ утеса, людей и кинжала, напомнивший ей, что в жизни, помимо страшащей мерзости и истощающей боли, есть нечто ещё.
Или, по крайней мере, было.
Так странно. Тьма полагала, что она вычистила сознание Хозяина ото всего, кроме лейтмотива, а нет. Душа человека – потёмки… Как бы то ни было, мысли-рудименты должны вскоре отмереть. Преображение почти окончено. Тьма подождёт.
Внимание перескакивает с кинжала на того, кто нанёс удар. Распластанный искалеченный смертный, которого она чуть не отправил на тот свет.
Гаухолс, ощерившись, встречает взор одержимой. Перед глазами всё плывёт, однако он различает, как два бездонных ока переполняет оторопь – то ли угрызение совести, то ли страх самой себя. Сохрани Гаухолс хоть чуток здравомыслия, он мог бы забеспокоиться. Ведь если к нему вернулось зрение, то мог вернуться и… тут Создание начинает орать навзрыд.
Мысли Гаухолс обрывочны, и виной тому оглушительный, пронзающе-тонкий крик. Бывший Безымянный визжит истерически, не делая пауз, словно этот крик копился внутри его безмолвного горла с верхнего этажа темницы, с первой раны, с самого начала пути. И даже уши не зажать, рук-то нет.
Вместе с криком пасть извергает поток воздуха, столь бурный, что задувает ближайшие синие костры. Воздух гудит, а крик многократно отражается от сводчатых стен, создавая впечатление, что чрево вторит ей.
Мясо – это мясо, неважно что оно сделало для твоей прежней ипостаси. Да и как ни крути сей смертный уже не жилец. Какая разница, испустит ли он дух от полученных ран или станет лакомством.
Одержимый отрывает взгляд от Хранителя, сглатывает слюну и неистово молотит по вискам кулаками в попытке раздавить людоедский соблазн, заглушить прожорство болью. Не получается.
Тогда он горбится и с размаху впечатывает голову в землю. Подымает, запрокидывает, впечатывает опять. Гаухолс растерянно наблюдает, как Создание разбивает лоб о камни утёса, будто оголодавшие прихожане деревенской церквушки, которые день и ночь молятся о прекращении засухи и неурожая, хотя догадываются, что боги не придут на помощь.
Его знобит и лихорадит, она дрожит, как от холода. Точно путник, потерявшийся в заснеженных чащобах, подвернувший ногу и видящий во мраке сверкающие глаза волчьей стаи.