Дарующие Смерть, Коварство и Любовь
Шрифт:
Мы сплясали три быстрых танца и поболтали, решив немного передохнуть. На лице Леонардо прочно обосновалась улыбка, он уже беспечно веселился; мне не запомнилось, о чем именно мы потом разговаривали. Зато запомнились движения его рук, сопровождавшие его речи жесты, наша близость, когда я склонялась к нему, чтобы лучше расслышать его слова, и пальцы его руки, иногда, как бы случайно, касавшиеся моей груди.
В какой-то момент я заметила, как Никколо отплясывал с куртизанкой: оба они пьяно раскачивались и наступали друг другу на ноги. Мы с Леонардо переглянулись и расхохотались. А немного
— Успокойтесь… — прошептала я ему на ухо, — герцог потерял ко мне интерес.
А еще позднее я увидела, как Чезаре целовался с молодой чезенской дворянкой, а ее супруг молча наблюдал за ними издалека. Я показала эту сцену Леонардо, и он кивнул. На его лице появилось необычно расслабленное выражение, а дыхание стало затрудненным. Но вскоре заиграли медленную мелодию, и мы исполнили этот танец в более интимной манере. И тогда я поняла, чем завершится эта ночь.
ЛЕОНАРДО
Воздух в ее комнате был насыщен теплой сладостью, в камине пылали кедровые поленья. Я услышал, как за моей спиной щелкнул дверной замок, и прикрыл глаза. Сегодня мы выпили слишком много вина. Доротея дорога мне, и я ревниво наблюдал за ее танцами с другими мужчинами, однако не собирался вводить ее в заблуждение. У меня вдруг возникло ощущение, будто я стремительно бегу с холма — мне хотелось остановиться, вернуться к себе, но было слишком поздно.
Лишь знания порождают в людях и любовь, и ненависть.
Но она прервала мои размышления, обняв меня, ее поцелуи ласкали мою шею; потом, расстегнув рубашку, она начала целовать мне грудь, обдавая горячим дыханием; ее зубы, покусывая, щекотали мой живот.
И они будут возбужденно искать те прекраснейшие явления…
Она выскользнула из платья и увлекла меня за полог ее ложа. Там, в темной духоте, я почувствовал себя котом в мешке. Она встала на колени и, словно оседлав мои бедра, начала склоняться вперед, ее груди прижались к моей груди, а язык оказался у меня во рту…
Дабы овладеть ими и извлечь их самые низменные стороны.
Я закрыл глаза, перед глазами возник образ Салаи — юного Салаи. И она припала ко мне всем телом. Я даже не представлял, насколько глубока ее страсть и нежность. Пока все шло хорошо — перед моим взором вспыхивали теплые экстатические оттенки, подобные солнечному свету, пронизывающему витражные окна собора. А потом сгустился мрак, и я, ощутив дыхание, жар и тяжесть ее тела, пролепетал какие-то извинения, а она сказала:
— Нет… не извиняйтесь, не извиняйтесь, мой Леонардо, я люблю вас, неужели вы не поняли? О, как я люблю вас, Леонардо…
Она страстно взирала на меня, ее глаза поблескивали в темноте, ее взгляд жаждал сорвать с меня маску, проникнуть в мою душу, постичь ее, овладеть мной — дабы овладеть… — и мне вдруг вспомнилась пустая птичья клетка в моей комнате, ее дверца открыта. Где сейчас та отпущенная на свободу птица?
Доротея
Я быстро оделся, вышел из комнаты и спустился по дворцовым лестницам. Шагая по рыночной площади, я услышал тихие голоса горожан — на площади, как обычно, собрались лавочники, но никто пока не спешил выкладывать свои товары. На земле белело яйцо, скорлупа его разбилась, и желток растекся. До меня донесся смех, и чей-то голос произнес:
— Рождественский подарочек от герцога.
Подойдя к собравшемуся кружку, я вежливо извинился, попытавшись пробраться к центру. Плечи раздвинулись. Лица повернулись ко мне. Оказавшись в первом ряду, я увидел то, на что смотрели они. Посреди площади на испачканной кровью мостовой лежало тело мужчины, одетого в алый плащ: его руки — в перчатках, но голова отсутствовала. Шея покоилась на плахе, а рядом лежал топор с окровавленным лезвием. Справа от него между камнями мостовой вбили длинную пику и на нее насадили голову казненного мужчины. Я заставил себя взглянуть на нее. Бородатое, обремененное двойным подбородком лицо Рамиро да Лорки уставилось на меня широко открытыми глазами. Вид у него был разъяренный.
32
Чезена, 26 декабря 1502 года
ЧЕЗАРЕ
Оливеротто да Фермо топтался у окна. Он стоял в напряженной позе, не прикоснувшись к вину. При моем появлении он резко обернулся. Испугался, бестия?
Он поцеловал мои ноги, поклонился и шаркнул ножкой. Я впервые видел его после начала мятежа.
Я оценивающе взглянул на него — рыжая шевелюра, остренькие, как у грызуна, зубы. В его глазах — страх и отвращение. Я знал его ребенком. Он ненавидел меня тогда, ненавидит и сейчас. Но скрывает это, поскольку чертовски напуган.
Оливеротто, должно быть, вытянул короткую соломинку. Сюда, в логово льва, его послали Вителлодзо и Паоло. Желая узнать, не сожру ли я их посланника. Выяснить, стоит ли верить моему прощению.
Я с улыбкой раскрыл ему объятия. Встал рядом с ним у окна, и мы оба выглянули на площадь. Там, внизу, алел труп Рамиро. Подсохшая кровь поблескивала на зимнем солнце.
Это дополнительная причина для его страхов. Оливеротто вступил в сговор с Рамиро. Он боялся, что я узнал об их тайных планах, и теперь его черед потерять голову.
— Вы слышали, что он сделал? — небрежно спросил я.
— Нет, мой господин.
— Он оскорбил мою сестру.
— И это всё? — со вздохом уточняет он.
— Что вы имеете в виду, спрашивая «и это всё»? Имеет ли право жить тот, кто оскорбил мою сестру?
— Простите, мой господин. Я не имел в виду ничего плохого. Мне…
— Успокойтесь, Оливеротто, — ободряюще произнес я, хлопнув его по спине. — Я знаю, что вы никогда не выказывали неуважения донне Лукреции. Ладно… расскажите-ка мне, как идут дела в Урбино?