Дарующие Смерть, Коварство и Любовь

Блэк Сэмюэл

Урбино, 26 июня 1502 года

ДОРОТЕЯ

Не знаю, чувствовала ли я себя счастливой или виноватой, проснувшись в кровати герцогини. Сквозь щели в занавесях полога уже проникали лучи дневного света, поэтому я оставила обнаженного Чезаре в его тревожном сне и, тихо одевшись, выскользнула из спальни.

Как странно вновь оказаться в Урбино! Я жила здесь в детстве года три, и герцогиня всегда была очень добра ко мне; позже, прошлым летом, я приезжала сюда на летние празднества и именно тогда познакомилась с Диего, испанским офицером, с которым я… в общем, остальное вам известно.

Но сейчас здесь так тихо

и пустынно — как в сказочном дворце, заколдованном злой колдуньей. В какой бы зал я ни вошла, в памяти возникали гобелены и картины, когда-то украшавшие эти оголенные стены, люстры, когда-то висевшие под лишенными освещения потолками, кресла и кушетки, где мы когда-то отдыхали и флиртовали, выпивали и болтали ночи напролет… Есть нечто бесчеловечно жестокое, почти жуткое в том, как выглядел теперь дворец — словно прекрасная дама с отрубленной палачом головой.

Я спустилась в кухню — такую же пустынную и с холодными печами — и взяла в качестве завтрака несколько черствых галет. Поскольку я находилась на тайном положении, мне, безусловно, не разрешалось входить в столовую, где за столом, некогда предназначенным для избранных принцев и поэтов, герцогинь и кардиналов, теперь трапезничали солдаты и посланники. О, Чезаре, как грустно то, что вы натворили здесь! Почему при завоевании все должно превращаться в прах? Зачем вообще нужны завоевания, если прежде всего не испытываешь никакого удовольствия от их красоты? Но я никогда не задам таких вопросов герцогу. В ответ он может лишь презрительно усмехнуться.

Я присела на мраморный подоконник в бальном зале и, дожевывая печенье, наблюдала, как меняются оттенки света за окном на площади, где в фонтане купались голуби, а рыночные торговцы уже привычно суетились в своих лавках. Я заметила, как грузчики тащили во дворец бочки вина и клетки с недовольно пищащими цыплятами, а какой-то тщедушный всадник, посмотрев из-под руки на дворцовые окна, быстро развернулся и поскакал вниз по склону холма. И среди всей этой банально повседневной суеты я увидела вдруг знакомое лицо — лицо, которое я и не мечтала увидеть здесь и сейчас.

Я узнала знаменитого художника, с которым встретилась позапрошлогодней зимой в Мантуе. Он приезжал туда написать портрет маркизы. Как же его имя?.. Леонардо да Винчи. Точно. Он изменился, постарел, его длинные волосы поседели, на лице появилось больше морщин — но глаза светились прежней мудрой безмятежностью, и его наряд и манеры отличала все та же изысканность. Он ехал на большой гнедой кобыле, а за ним на мулах следовала пара странных на вид слуг. Возрадовавшись, я перебежала на другую сторону зала, чтобы посмотреть, как он въедет в дворцовый двор. Неужели Леонардо работает на Чезаре? Вот одно из завоеваний Борджиа, которое, я уверена, никогда не превратится в прах в его руках.

НИККОЛО

Рано поднявшись, я передал письмо курьеру, который пообещал мне, что уже завтра оно будет в Синьории. Мне самому следовало вернуться во Флоренцию послезавтра. Вследствие чего у меня останется всего два дня на то, чтобы убедить Совет Десяти, ведающий дипломатией и военными делами, а также Совет Восьмидесяти и пятьсот депутатов Большого совета в необходимости заключения союза с герцогом Валентинуа.

Я быстро проглотил завтрак в столовой, вышел во двор и оседлал лошадь. Выехав на площадь, затенил рукой глаза от уже пригревающего и яркого солнца и вновь окинул взглядом величественный замок, в котором впервые лицом к лицу встретился с могуществом в его

на редкость раздражающей, обнаженной и концентрированной форме. Мне приходилось разговаривать с королем Франции, а он являлся, безусловно, более могущественной фигурой в политическом смысле, но ничто в его глазах или поведении не предполагало этого; а Борджиа, казалось, буквально источал власть.

Дворцовые окна в большинстве еще закрывали ставни, но в одном открытом окне я заметил лицо молодой женщины — светловолосой и грустной красавицы. Она выглядела как сказочная принцесса, заточенная в высокую башню.

Впрочем, у менябыло мало шансов примчаться на лихом коне, чтобы освободить ее. В конце концов, я всего лишь посланник. И должен довольствоваться моей скромной женой и благосклонностью некоторых флорентийских шлюх. И все же в герцогских словах прошлым вечером прозвучало нечто такое — некий намек, возможно даже скрытое между слов обещание, что заставило меня задуматься, останусь ли я на всю мою жизнь простым посланником…

Ладно, хватит мечтать. Пора всерьез подумать о первоочередном деле. К вечеру мне надо добраться в Сан-Густино, если я рассчитываю послезавтра прибыть во Флоренцию.

ЛЕОНАРДО

В замковом дворе нас встретил большой бородатый, свирепого вида испанец в красном плаще, который представился как Рамиро да Лорка, управляющий герцога. Он показал наши апартаменты на третьем этаже. Они включали в себя пять комнат — две большие и три поменьше. Мы решили, что я займу две небольшие комнаты под кабинет и спальню, а в третьей поселятся Салаи и Томмазо. В одной из больших комнат Томмазо устроит свою лабораторию, а пятым залом мы все будем пользоваться как гостиной. Рамиро, похоже, пребывал в недоумении по поводу того, что я не взял себе более просторную комнату, а выделил ее «слуге».

— Томмазо и Салаи не являются моими слугами, — пояснил я. — Они мои ученики и помощники. Да и сам я предпочитаю жить в небольших комнатах, в них мне лучше думается.

Мы втроем провели утро, распаковывая вещи. Я еще выкладывал книги на буфет, когда услышал легкий стук в дверь. Открыв ее, я встретил внимательный взгляд седовласого изящного господина в неброском наряде. В глазах этого обладателя румяных щек и носа картошкой светилась почтительная доброжелательность.

— Имею ли я удовольствие адресоваться к маэстро Леонардо да Винчи?

Я пригласил его в комнату, и он представился как Франческо Содерини, епископ Вольтерры и посланник правительства Флоренции. Эту фамилию я где-то слышал, хотя не вспомнил, где именно и в каких обстоятельствах. И тем не менее клирик и политик… непонятно, чем я заслужил визит столь важной персоны?

Салаи по моей просьбе принес нам вина, и епископ расположился в наиболее удобном кресле.

— Ах, у меня до сих пор ноет все тело! — пожаловался он. — Очень длинна, знаете ли, дорога из Флоренции.

Я согласно кивнул и улыбнулся, ожидая продолжения его речи.

— М-да… значит, сейчас, как я слышал, вы трудитесь на герцога Валентинуа? — тон епископа внезапно стал неприятно фамильярным.

— Верно.

— Могу ли я поинтересоваться, в каком качестве?

— В качестве военного инженера его светлости.

Епископские губы исказила усмешка; голова начала ритмично покачиваться, словно под музыку марширующего духового оркестра.

— Ну конечно… Значит, вы не видите никакого противоречия в данной должности?