Дарующие Смерть, Коварство и Любовь
Шрифт:
— Настоящие скоты! Проклятые шакалы!..
И поэтому, пропуская ее слова мимо ушей, я позволил себе погрузиться в свои мысли, хотя время от времени согласно поддакивал и кивал, делая вид, что внимательно слушаю; но лишь размачивая в вине последний кусок черствого хлеба, я заметил, какой радостный у нее вид.
— Ну, во всяком случае, как говорится, скатертью дорога, а уж я помолюсь, чтобы эти чужеземные дикари никогда не вернулись.
— Что? — оживился я. — Откуда не вернулись?..
— Э-эй, так я вам про то и толкую… никто пока ничего не знает. Они протопали рано утром по виа Эмилиа
— Войска ушли из города? Все?
— Да вы, что ли, оглохли нынче? Я же вам только что все рассказала.
— А герцог?
— Ну так он и повел их в поход. Должна признаться, я с сожалением отношусь к его уходу. Пусть он и заработал дурную славу, да зато…
— Но ведь я виделся с ним вчера вечером. И он ни словом не обмолвился о сегодняшнем походе!
— Ха-ха, да уж, в лицедействе ему сам черт не брат, — она рассмеялась. — Можно только порадоваться, что, став нашим правителем, он больше не воюет с нами.
Допив вино, я закутался в плащ, обулся и выскочил из дома. Шел густой снег, и улицы обезлюдели, но от городских ворот неслись ликующие многоголосые крики, поэтому я со всех ног поспешил туда и, пробившись через толпу на дорогу, увидел хвост уходящей на юг армии: мулы тащили тяжелую артиллерию, а за ними бежала стайка хохочущих мальчишек.
Повернувшись к ближайшему соседу, я спросил, не слышал ли он, куда они направились.
— Говорят, к Неаполю; там у них назначена встреча с людьми короля, — уверенно заявил он.
Но другой горожанин сказал, что все это чепуха, и на юг герцог пошел, только чтобы запутать следы, а на самом деле он собирается потом повернуть на север и неожиданно напасть на Венецию. Я усмехнулся. Если герцог и задумал такой хитрый маневр (вероятность, конечно, невелика, но шанс есть), то об этом не догадывался даже Агапито, не говоря уж о простом имольском обывателе. И все-таки внезапный уход войск выглядел странно, да еще в такую мерзкую погоду. Озадаченный, я направился обратно в пансион собирать пожитки.
Чезена, 12 декабря 1502 года
ДОРОТЕЯ
Я сидела перед камином, пытаясь согреться: за три дня похода, сопровождавшегося снежной бурей, я промерзла до костей. Когда герцог зашел ко мне в ту последнюю ночь в Имоле, я подумала, что знаю, зачем он явился; но он просто велел быстро упаковать вещи, поскольку на рассвете нам предстояло покинуть город. Как обычно в последнее время, Чезаре выглядел сурово и мрачно. Большую часть дороги я боялась, что где-нибудь в пустынном месте мой экипаж остановят, а саму меня задушат и бросят в реку. Но ничего не случилось, и вот теперь мы уже добрались до Чезены, и меня поселили в дворцовой комнате, из окон которой видна рыночная площадь с фонтаном. Сама комната довольно большая и с высоким потолком — красивое, но безрадостное помещение. Я зябко поежилась, проникаясь жалостью к самой себе. Мне даже неизвестно, где сейчас Леонардо или Никколо. Со времени приезда сюда я не видела никого, кроме солдат и слуг.
После ужина мне захотелось осмотреть город. Выдался ясный вечер, светила почти полная луна. Я пробиралась по снегу, глубина которого местами доходила почти до колен, и вскоре, пройдя от рыночной площади по главной улице, оказалась у главных ворот. Я
Склоняясь, чтобы защитить сына, женщина поймала мой взгляд. Отлично сознавая, какой безрассудный поступок я намерена совершить, я крикнула солдатам на их родном языке:
— Прекратите сейчас же! Постыдитесь! Герцог отдал приказ, запрещая всем досаждать горожанам, а вы…
Обнаживший оружие негодяй медленно повернулся ко мне:
— Осмелюсь спросить, да кто, черт побери, вы такая, мадам?
Открыв рот, я нерешительно помедлила, размышляя, как мне лучше представиться. То ли шпионкой герцога, то ли личной куртизанкой его светлости.
— Эта дама — моя подруга, — донесся из-за моей спины низкий голос человека, изъяснявшегося на превосходном французском. — И вопрос скорее в том, кто такие вы, офицеры, и что вы здесь делаете?
Мне не нужно было оглядываться, чтобы увидеть Чезаре, — я узнала его голос, конечно, и более того, я узнала страх в глазах опустившего меч пьяного наглеца. Запинаясь, он назвался сам, представил своего напарника и начал лепетать какие-то вялые оправдания.
— Ca suffit! [39] — оборвал его герцог и, специально повысив голос, продолжил: — Вы нарушили мои приказы и заплатите за это.
39
Хватит, довольно! (фр.)
Я наконец оглянулась. Чезаре сидел на лошади, по бокам которой гарцевали по полдюжины личных гвардейцев.
— Стража, арестуйте и покарайте этих преступников, — приказал он, переходя на итальянский, — да выставите их на обозрение на рыночной площади, дабы жители Чезены и остальные солдаты узнали, что бывает с нарушителями моих приказов.
Французы бросились бежать, но гвардейцы догнали их и нещадно избили, а потом потащили по улице, не обращая внимания на вопли и мольбы неудачливых пьяниц. Чезаре проводил их невозмутимым взглядом и наконец повернулся ко мне.
— Благодарю вас, мой господин, — сказала я.
Он язвительно рассмеялся и усадил меня в седло перед собой, прошептав:
— Теперь вы играете роль ангела милосердия?
Он направил свою лошадь обратно на главную улицу.
— Нет, я просто вышла прогуляться… поискать моих друзей, — сказала я. — Леонардо и Никколо.
— О-о, разве Никколо Макиавелли уже стал вашимдругом? И что же, он доверяет вам?
— Скорее всего, нет. И я не могу винить его, учитывая то, как обошлась с ним.