Дары инопланетных Богов
Шрифт:
Она никогда не сумеет устроиться в той адской жизни за стенами, понять её запутанное устройство. Она действительно всю жизнь жила в некоем бутоне, не желая вылезать наружу. Думать о мире, о том, что дышит за стенами жилища Рудольфа, не хотелось. И тем более, о том страшном и уже подлинном, чем и была Паралея, что расползалась неоглядным, серым в пеструю крапину парков, лесов и растительности, живым студнем за стенами «Садов Гора». Студень, пропитанный испарениями живых существ, занятых суетой выживания, поиском пропитания, отчаянием, безотрадным бесконечным трудом, развратом и визгом питейных заведений, утончёнными поисками смыслов праздными умами, плачем и смехом, юностью и старостью, болезнями и роскошной кичливостью. Смертью одних, рождением других, — круговращение биологической
Она прижалась лбом к изображению скорпиона на рубашке. Она питалась ласками чужака, и сама питала его. Ведь и пришелец хотел любви и счастья, и своей тёмной железной стороной, к которой она сейчас прикоснулась и отдёрнулась, страдая, он всё же был развернут к тому страшному миру, а к ней только своей нежной и беззащитной, человеческой стороной. Он притянул её к себе, приняв приступ страха и слабости за призыв к любви.
С уже распущенными волосами она стояла перед ним в одном нижнем корсете и нижней юбке, и её нагота полностью высвечивалась через паутину кружев. Кружева скользили в его руках и беспрепятственно проводили живой ток любовного напряжения, кожа привычно отзывалась на прикосновения, покрывалась мурашками, изнемогая… Но в данный миг рассудку Нэи было не до любви.
— Как же ты мне мила, даже когда капризничаешь… — прошептал он, — как я мог жить, когда тебя не было рядом?
— Разве ты думал обо мне тогда? И разве настолько часто ты вспоминаешь обо мне и теперь?
— Тебе не хватает? В противном случае, как бы ты смогла воплощать свои творческие фантазии, чем и наполняешь свою трудовую деятельность? К твоему же счастью, я не такой эгоист, чтобы присваивать себе всё твоё время без остатка. Я ценю тебя настолько, что готов лишний раз поскучать, но дать тебе возможность для полноценного восстановления — для отдыха.
Нэя отстраняла его руки, отстранялась сама. Он не понимал, играет она или рассердилась за предыдущий разговор, — Зачем ты напялила под платье эту скорлупу? — недовольно указал он на корсет.
— Так принято. Только падшие женщины не носят нижних одеяний, — Нэя давно перестала эпатировать окружающих необычными нарядами. Забыла, как сама же восставала против избыточной скованности женщин, нагруженных лишним тряпьём.
— Мне не нравится твой наружный доспех. Я люблю тебя свободную и естественно-упругую… — он сделал попытку справиться с мудрёной застёжкой. — Будь прежней, чуточку неприличной для местных, но прекрасной для меня.
— А я устала быть тою, в кого влипают взгляды всех проходящих. Приходится отмываться от подобного внимания, словно бы, после похода в заброшенные шахты. Однажды в детстве мы, — Нэиль, я и Реги-Мон, — залезли в такую старую выработку. Нэиль мечтал обнаружить загадочные подвижные тоннели. Конечно, ничего не нашли. Пришли домой все чёрные, и бабушка выгнала нас вон. У нас в том доме был общий подвальный бассейн. У него было вечно склизкое дно, а вода мутная. Но пришлось там очищаться. И даже после этого бабушка домывала меня в большой ёмкости в нашей кухне. Она меня тёрла, тёрла до покраснения кожи. Вот точно также я и отмываюсь теперь всякий раз после своих выходов за пределы «Мечты». Я устала от всех. Как мне не хватает моих близких, — моей бабушки, моего Нэиля… — у неё затряслись губы. — Ты не хочешь дать мне защиту в Храме Надмирного Света, ты…
— Прекрати! Я дал тебе всю возможную защиту. Никто не смеет и пальцем к тебе прикоснуться в этих фальшивых райских кущах. А взгляды, — чего же ты хочешь, если люди всегда смотрят друг на друга, даже независимо от пола и возраста. Природа у людей такая, — изучать окрестности и прочие как живые, так и неодушевлённые предметы вокруг. Ты же не в мире поголовных слепцов живёшь. Назови хоть одно имя, кто задел тебя негодным словом?
— Как будто я знаю их имена, как будто я слушаю их речи! — Нэя сбросила с себя нижний корсет, наполовину уже стянутый Рудольфом. Не дав ему обрадоваться, она тотчас же стала искать своё платье, в котором и пришла.
Подойдя к окну, занимающему половину стены, она открыла его и села на широкий и низкий выступ, чтобы было удобнее смотреть на окружающий ландшафт. Зеленоватое небо частично растворяло в сияющем и уже жарком световом потоке кроны деревьев, а те расслабленно шевелили своими розовеющими листьями, вкушая свою насущную пищу — свет Ихэ-Олы. Нэя подставила лицо воздушному веянию, улавливая кожей световые частички, заряженные энергией вселенской жизни. Ей стало тепло, безмятежно как в детстве, когда точно также по утрам она высовывалась в то окно-эркер, что было у них в большой комнате в доме с наружной лестницей. И захотелось выйти наружу и босиком протопать по утренней траве к тем цветам, что сажала мама в саду, принадлежащем всем жителям общинного дома. Но не было тех клумб, хотя где-то так и остался тот сад и двор, не было мамы, не было Нэиля, не было бабушки. Никого. Только один Рудольф и был у неё. Она вспомнила вдруг маленького старичка Хор-Арха, лежащего на огромном пне срубленного дерева, его предсказания о будущем счастье, и заплакала. Почему так случилось, что она не узнала Хор-Арха на том рынке, где покупала себе овощи на скудный бедняцкий обед? Почему она забыла то детское утро, когда он, сидя в зелёном костюме и в зелёной шапочке развлекал девочек предсказаниями, как сказками, а предсказания все сбылись? Память об этом пришла как будто извне. Как будто она таилась в раскидистой кроне ближайшего старого лакового дерева, очень похожего на то, что срубили тогда в их дворике. Внезапный приступ головокружения едва не потянул её вниз.
Она отпрянула и тут же была схвачена Рудольфом. — Не свались! Зачем ты распахнула окно?! Или ты вообразила себя птицей? К сожалению, ты способна летать только вниз головой, — он маскировал насмешкой свой откровенный испуг.
— Иногда мне кажется, что мир вокруг меня всего лишь выдумка, — сказала она дрожащим голосом, стараясь подавить спазм плача и скрыть слёзы. — И я нахожусь внутри выдумки. А может, я и сама выдумка?
— Когда ты философствуешь и сверкаешь при этом голой попой, выглядит умилительно. Так ты решала, а не проверить ли мир на подлинность? Таким вот способом? Упорхнуть от меня, а также из той выдумки, куда тебя заточили? — Он прижал её к себе, — может, сделаем это вместе и совсем другим способом? Я сильно соскучился…
— Не трогай меня, — попросила Нэя, — не трогай же…
— Ты забыла, что ты моя игрушка? — пошутил он, — а у игрушки не может быть выбора, когда ей играть, а когда нет.
Или диван, стоящий у окна, не был ей привычен, или настрой был не тот, но привычного совпадения желаний на этот раз не произошло. В ней не возникло привычного уже отклика, и даже его ласковое бормотание, почти отеческое убаюкивание всех её возникших тревог не тронули её. Ей хотелось лишь того, чтобы он взял её на руки и ходил с нею по комнате, как делал в первые дни их сближения, не имея сил вместить в себя их взаимной и бескрайней нежности, всегда пограничной с его раскаянием. Но, увы, всё слишком скоро перешло, пусть и в отрадную, но привычку.
— Ты хочешь, чтобы я отменил своё желание? Я могу, но тогда у меня будет определённая разбалансировка в настрое, я буду плохо работать и грустить, считая, что ты меня разлюбила…
Нэя примиряюще гладила его руки, но не пускала их в свободное блуждание по собственному телу, — Я не разлюбила, но мне требуется какая-то тишина, отдых от всех, чтобы разобраться в себе…
— Давай разбираться вместе. В чём именно причина?
— Я хочу с тобою переступить порог Храма Надмирного Света и там, у алтаря с зелёной драгоценной чашей, мне и тебе будет всё настолько ясно…