Дары инопланетных Богов
Шрифт:
Она побрела в свой кристалл. Разувшись, она вступила в ухоженную подстриженную траву, росшую вдоль дорожек лесопарка. Ощущение не совсем то, что возникло в памяти из детства. Какой-то молодой прохожий приостановился, изучая её босые ноги. Как будто он никогда сам не ходил босиком и не мог понять такого понятного желания у другого человека, — ощутить телесную связь с живым духом природы. Нэя сердито махнула в его сторону снятой туфлей, иди, мол, куда шёл. И он пошёл себе дальше. Но всё дело было не в осуждении её странностей, а в её красоте, которую сама Нэя считала собственностью Рудольфа, и больше
Нэя брела в противоположную сторону от кристалла «Мечта», ища подходящую беседку или укромную скамью в чаще, куда можно забиться и неторопливо распутать собственный сумбур в душе. Работать ей тоже не хотелось, как и общаться со своими подчинёнными, а уж тем более сюсюкать с заказчицами. Если её увидят, то в своей комнате ей уже не отсидеться. Издали она увидела гуляющего Артура. Он встал в очевидной нерешительности, ждать её или идти, куда и шёл? Не желая с ним общаться, да и о чём? она спохватилась и вернулась к прежнему маршруту и к прерванным размышлениям. Что произошло потом? Неприятный разговор, обнаживший ту самую жёсткую ранящую грань в Рудольфе. То, с какой лёгкостью он ушёл и не захотел её чуть дольше упрашивать, её почти ранило. Он намеренно дал почувствовать ей, что их отношения не есть некая важная ценность для него. Отверг с насмешкой, как всегда, её просьбу о Храме Надмирного Света. В сугубо личной жизни он давно уже привык быть бродягой, от случая к случаю забредая в то или иное призывающее женское одиночество. А то, что так задержался с нею, — не факт, что от любви. Всего лишь удобство, личный комфорт, изысканная женщина, чистоте которой можно доверять, всегда рядом.
Из-за деревьев показалась её «Мечта» — её прекрасный родной кристалл. Нэя почти побежала. Там была привычная каждодневная суета, девчонки, работа, вредные заказчицы, но и вкусные сливочные «бомбочки», которые привезла из столицы Эля, навещавшая вчера своих детей. А также столичные сплетни, которые она всегда привозила с собой. И на вечно скандальном, вечно неустроенном фоне жизни их общих знакомых, о которых рассказывала Эля, они вдвоём наслаждались своим здешним и размеренным благополучием.
Но сегодня и новости не забавляли. Миазмы столицы, пропитавшие и сами новости, вызывали тайный страх возможного и вовсе не устранённого повтора прежней жизни, её возврата. Рудольф явил ей свою другую сторону, о которой Нэя забыла, как о несуществующей уже, но он всегда мог развернуться к ней иначе. И он вовсе не делал лично её каким-то там смыслом или важной составляющей своей жизни. Она была тем, о чём он и сказал предельно ясно: «Когда будет очень надо…» Вот она и была этим «надо». А он был центром, осью, и она кружилась вокруг и непременно грохнется оземь, ускользни этот центр, выскочи эта основополагающая ось. И куда тогда? И вновь повторился приступ непонятного головокружения, и Нэя еле успела сесть в маленькое креслице в зале показов, где они с Элей и собирались перекусить.
— Да ты не слушаешь, — сказала ей Эля, следя за её отстранённым взглядом.
— А о чём?
— Да об Ифисе же. Я говорю, встретила её, она сама таинственность, сама важность. Вся в благоухании, вся в дорогом, и вся сверху вниз со всеми. Но всё та же — лакомка за чужой счёт. Сидела со мной, все крошки подмела и упорхнула, как бы торопясь. А платила я. Она щедра только на молодых своих возлюбленных. Если кто вдруг из них к ней и присосётся.
— Что же Реги-Мон? С кем он?
— Не знаю.
— С кем же Ифиса теперь?
— Неизвестно. Скрытничает. Но, похоже, она вся плавает во взбитых сливках, как сливочная «бомбочка». — Эля с наслаждением вонзила зубки в пышную, сладкую, бело-розовую «бомбочку».
Неожиданный отлив после первого и бурного прилива чувств Рудольфа, вряд ли будет и последним. И скорее всего, она обречена нырять в этих волнах столько же долго, сколько заблагорассудится ему её любить. Он так и будет то притягивать к себе, то отталкивать прочь. Любить же, как она, с ровным постоянством он не способен. Чувство опоры под ногами с таким человеком точно такое, как при качке. Ей пришлось испытать её на побережье океана, где океанические волны то вздымали её вверх, то швыряли вниз, забивая рот песком, как Азира в детстве. Нэя не умела плавать и барахталась только на мелководье у самого берега, страшась нависающей безмерности океана. Казалось, будто он простирается не вширь, а вверх, заслоняя далёкий необъятный горизонт. Рудольф и был таким вот океаном, обманчиво и поверхностно ласкающим, зовущим в сверкающую бесконечность, но совершенно неизвестным и пугающим в своей глубине. Какие монстры там обитают? Какие скрытые скалы и безмерные провалы?
— Эля, мы должны думать о своём будущем. Стать жадными и копить деньги.
— В отличие от тебя я всегда думаю.
— Хочешь сказать, что я не думаю? Ни о чём?
— Зачем тебе думать, если у тебя есть всё?
— Всё? А что всё?
— Ну, не знаю, кому ещё и повезло так, как тебе.
— Скажи, а твой муж, странный муж… — Нэя хотела сказать: «Чапос», но не стала произносить его имени, охваченная подспудным страхом даже перед мысленным образом этого человека, — Каким он был с тобою прежде?
— Странный? Чем это? Если только своими габаритами и огромной головой с гребнем, в которой настолько мало добрых мыслей, а, может, и вообще мало ума. Иногда начинал такое тренькать, что я не понимала ни единого слова. Но когда он любил меня в первые годы, то казался всех лучше и добрее. Когда разлюбил, хуже него для меня нет никого. Он разбогател ещё больше, но я не полюбила бы его ни за какие деньги в мире. Да я и любила его вовсе не за его усадьбу, опостылевшую мне навеки. Он ею так смешно гордился, считая себя едва ли не аристократом. Раньше мне не с кем было сравнить его. Плохо, когда есть возможность сравнивать. Это убивает любовь. Но ведь те, кто лучше, вовсе не стремятся любить меня.
— Да, — согласилась Нэя, — плохо любить, вечно с кем-то сравнивая. Это порождает неудовлетворённость тем, что есть. Хорошо, когда нет опыта. Как было с нашими «Утренним Светом» и его «Лучезарной». Но знаешь, Эля, и один человек может являться в разных лицах.
— Как это?
— Тебе не встречались переменчивые и неуловимые, вечно ускользающие от твоего понимания натуры?
— А! Ты про это. Если человек меняется, значит разлюбил.
— Но, если не разлюбил? Ты видела океан?
— Откуда? — вытаращила глаза Эля, — я что, похожа на странника из пустынь?
— Пустыня, — повторила Нэя. — Икринка рассказывала мне о девочке, которую встретила в столице вместе с несчастной матерью. Девочка показалась ей похожей на её куклу из детства. Что это может означать?
— Что, настолько хороша? Ты тоже в детстве была похожа на своих кукол. Все так говорили. Это означает, что когда она вырастет, то будет счастливой.
— Считаешь меня счастливой?
— Если ты нет, то, что тогда сказать обо мне? А я живу и радуюсь каждый день. А то и учёной дамой стану всем назло! Мне Чапос так говорил: «Уйдёшь от меня, докатишься до пустынь. Туда тебе прямая дорога». Ещё и посмотрим, кто до чего докатится!