Дары инопланетных Богов
Шрифт:
Я представила вдруг тело брата, давно ставшее тленом. Чёрное и ссохшееся, жуткие лоскуты былого сияния, обрывки, изжеванные чёрным зевом земли — матери ли, мачехи ли, но без возврата тем, кто продолжает помнить и любить его былое, сотканное из дыхания небесного светила доброе и бодрое существо…
Рудольф рассказывал мне, что состав человеческих тел вовсе не тот, каков у планет, где они обитают, а тот же самый, из тех же химических элементов, что и звезды. Поэтому мы и буквально сотворены из звёздного света, входящего в соитие с веществом планеты, питающей свои порождения. В существование вечной души я, скорее,
Из моих глаз полились слёзы, и случилось то, что повторялось с неизбежностью, пограничной с мистикой, — меня обнаружил Антон. Он уж точно считал меня невозможной плаксой. Незаметно сел рядом и заглянул мне в глаза с улыбкой, хотя и вопросительной. — Нэя, ты слишком часто плачешь.
— Нет. Редко. Но всегда попадаюсь тебе на глаза при этом.
Антон бережно дотронулся до моей руки, утешая, — То красное платье принесло нам счастье, — он сиял своей мальчишеской улыбкой.
— Да? — обрадовалась я, — какое?
— Большое и главное. Нэя, ты мой исповедник здесь. Тебе одной я могу сказать всё. Ты всё понимаешь, ты добрая как моя мама. У Икринки будет ребёнок.
— Да? — опять переспросила я глупо. — Рудольф знает?
— Нет, конечно. Зачем ему? Это же наша радость, а не его.
— Но, он же отец Икринки.
— Да что ему за радость, даже если и отец? Он что, обрадуется перспективе стать любящим дедушкой? Если был никаким отцом. Да и… Мне кажется, но это не тебе в обиду, он мнит себя слишком молодым для этого. Икринка пусть сама решает, а я не буду.
— Она не просила тебя о том, чтобы зажечь семейный алтарь в храме Надмирного Света?
— Я хотел, но ей всё равно. А ты считаешь, что надо? Для местных если, чтобы её не обижали. Мне всё равно. Надо, значит, будем зажигать. Забавно, если учесть, что у меня это будет повторно.
— Нет. Не забавно. Важнее этого нет ничего в жизни людей. Я сошью ей новое небесное платье.
— Только пусть шеф ничего не знает об этом. Будет же смеяться. Не скажешь ему? Я, думаю, она будет рада. Девчонки же любят все эти обряды, праздники. Даже у нас на Земле.
— Как ей повезло, Антон, что она встретила тебя. Но ты не прав. Рудольф любит её, думает о ней. Всегда переживает, когда думает о её участи здесь.
— Здесь? Когда родится ребёнок, мы улетим на Землю. Сразу же. — И он мечтательно уставился на розовеющую крону, забыв обо мне, щурясь в небесный перламутр и улавливая в себя струящийся свет. — Франк просил зайти тебя.
— Зачем?
— Он приготовил тебе целое блюдо клубники и ждёт. Но, вообще-то, Рудольф просил Франка обследовать тебя. Его что-то беспокоит в твоём самочувствии. Франк так сказал. Муж просит, пусть придёт.
— Муж? Он назвал Рудольфа моим мужем?
— Ну да. Все у нас так считают.
— Что я его жена?
— Ну да. А кто?
Я почувствовала, как счастливая улыбка стирает все мои прежние мысли.
— Ну и прививку тебе надо сделать, профилактическую. Ты же теперь наша женщина. Жена шефа. От всех возможных инфекций.
— Мне делали. На поверхности, как я приехала сюда.
— Это другое, Нэя. Ну, идём? Я искал тебя специально.
Мы с Антоном пошли по направлению к «Зеркальному лабиринту». Вся моя неподъёмная тяжесть свалилась с меня, я почти бежала за Антоном, еле успевая за его шагами. При этом я ещё и успевала гордиться собой перед встречными людьми. Ведь я жена, а не какая-то обслуга, как намекала мне Лата-Хонг. Или наложница, как сообщила она же при нашей последней ссоре, взаимно позорной и несдержанной с обеих сторон. Но я всё равно постаралась сшить ей великолепное платье. Просто потому, что не люблю делать плохо, украсив стразами, как она и хотела. Эля отнесла ей платье на дом. Лата радовалась, прислала мне подарок в знак примирения. Это было чудесное бельё, тонкое и дорогое. Она даже угадала мой размер. Даже Рудольфу я понравилась в этом белье, хотя он быстро всё стащил с меня и куда-то засунул, чтобы я не вздумала спать в нём. Я не любила спать обнаженной, а он ворчал, что крючки и кружева ему мешают. Я упрямо наряжалась. Он как-то сказал, — Ты идёшь в объятия сна, как в свой Храм Света. Кто тебя там ждёт?
Сразу же, когда мы спустились в один из подземных уровней, нам встретился Рудольф. Он обнял меня, увлекая в сторону от Антона.
Он и потёрся о мою щеку, — Приходи после Франка ко мне в мой отсек и жди там. Будем отдыхать вместе.
Я потёрлась о него носом, во мне всё пело от счастья, каждая составляющая меня клеточка напевала свою ноту. Он был обряжен в оранжевую рубашку с бронзовым отсветом и чёрным непонятным рисунком. Наряд делал его экзотичным, каким он, впрочем, всегда и казался, но столь яркий я видела впервые. От этого Рудольф казался праздничным, и я лизнула его в шею, давая понять свою радость от предстоящего свидания. Он засмеялся, его глаза нескрываемо ласкали меня. Я решила, что мои сомнения — чепуха. Он любит меня, и всё, что нас ожидает, будет прекрасно, как и всегда. Только навещу Франка и сразу к нему.
— Сегодня я постараюсь сделать тебя особенно счастливым, — сказала я полушёпотом, и он, не обращая внимания на Антона, прижал меня к себе. В руках уже было нетерпение, и я уловила его настолько остро, будто стояла без одежды.
— Поспеши, Фея-бабочка, — он отстранил меня, давая понять, чтобы я шла к доктору, а сам сделал знак Антону остаться, имея намерение о чём-то ему сказать. Пока мы миловались открыто до неприличия, Антон стоял с отсутствующим лицом.
Я и впрямь полетела к доктору как бабочка, подгоняемая его влюблённым взглядом и будто утратившая человеческий вес от своего счастья. Так на незримых крыльях я и вспорхнула к доктору, видя, как отсвет моего счастья упал на его лицо. Доктор даже рот приоткрыл от моего вида. Но он и никогда не скрывал своего восхищения мною.
— Прилетела, райская птичка? — спросил он, — Ах, Нэя, знала бы ты, что стала причиной грехопадения старого затворника. Когда я увидел тебя впервые, я ожил, и из замшелого пня полезла молодая поросль. Мох отшельничества с меня сполз, ты не заметила это? А Рудольф заметил! Ну что, говорит, старый пень дал крепкий и отчаянно молодой побег вверх? А? Ну и насмешник, хотя и угадал. У вас, говорит, доктор, всё написано на лице, как у всех откровенных и искренних людей. Вы изменились, помолодели. Это правда?