Дары Кандары.Сборник
Шрифт:
осторожно, нежно поднес к губам. Жесткие, грубые пальцы, мозолистая ладонь – уверенная меткость
работающей руки. Капитаны молчали. С треском льда на реке осыпались годы – опоздать не так страшно,
если ищешь встречи всю жизнь.
– Вот, я пришел. Узнала ли ты меня?
– Совершенно такой!
– И ты тоже. Здравствуй, Ассоль!
Новеллетта
…Благословен и год и день и час,
И та пора и время и мгновенье
И
Где я был взят в полон двух милых глаз…
– Откройте! Откройте же!!! Я прошел половину Италии ради этого часа.
Молоточек тяжело стукнул в медь, морда льва с рукоятки ухмыльнулась недобро. Стройный, богато –
насколько можно было разглядеть в сумерках – одетый юноша нацелился было пнуть дверь, но передумал,
видимо пожалел франтовской длинноносый башмак. Стоящий чуть поодаль слуга с факелом потихоньку
вздохнул – все Берни были упрямы и вспыльчивы, а молодой синьор еще и писал стихи. Второго такого
романтика днем с огнем было не отыскать в Риме, а уж ночью да с факелом…
Ставни на втором этаже распахнулись с неожиданной легкостью. Домочадец – щекастый бодряк в
ночном колпаке и халате – был хмур:
– От его Императорского Величества? – осведомился он.
– Нет, отнюдь, – отказался юноша.
– От мессера Чезаре Борджиа? – домочадец посерьезнел.
– Как можно… – молодой Берни улыбнулся и развел руками – мол, куда нам до такой чести.
– От Папы Римского? – домочадец обернулся вглубь комнаты, будто с кем-то советуясь, потом снова
посмотрел вниз.
– Нет. Я Франческо…
– Спят все. Утром пожалуйте, – физиономия бодряка утратила всякую почтительность.
– Я прошел половину Италии, чтобы видеть… – на лице молодого поэта гнев мешался с отчаянием.
– Спят все. Поберегись!!!
Содержимое ночной вазы глухо шлепнулось на мостовую, забрызгав Берни его новый бархатный
плащ. Ставни скрипнули и закрылись.
– Шли бы мы в гостиницу, синьор Франческо. Утро вечера мудренее. Поужинаете, поспите, а с
рассветом подумаем, как бы свидеться с вашей красавицей, – слуга добыл из кармана видавший виды
носовой платок и попробовал счистить с плаща вонючие пятна. Капля смолы с факела брызнула на руку
господину. Тот взвыл, попытался отвесить подзатыльник услужливому болвану, но промахнулся. Узкая
улочка огласилась отборной тосканской бранью, двенадцать слогов на строчку – даже в пылу гнева молодой
Берни безупречно держал размер.
Ставни скрипнули снова.
– Стражу вызовем, – констатировал домочадец и почесался под колпаком.
Иметь дело с ретивыми и до неприличия жадными городскими властями слуге не хотелось. А еще
больше
наказом – беречь пуще глаза. …Тюкнуть бы чем тяжелым, так не поймут… По счастью синьора Франческо
тоже не вдохновила мысль провести ночь в кутузке, полной блох, вшей и всяческого отребья. Поэт погрозил
кулаком ставням, запахнул плащ, фыркнул – а нос у него был фамильный: длинный, тонкий, с резными
ноздрями, словно у борзой суки – и пошел себе вниз по улочке, опустив вдохновенную голову. Оставалось
поспешить следом, светя догорающим уже факелом, чтобы синьор, паче чаяния, не оступился. Впрочем,
плащ все равно чистить…
Молодое мессинское у хозяина погребка было выше всяких похвал. Поэтому утро началось
заполдень. Ранний октябрь брызнул ливнем на улицы Вечного города, мостовые залило выше щиколотки,
котурны не припасли – поэтому визит к дому мессера Санти отложили еще на сутки. Холодные струи так
славно стучали о черепицу, придавая неповторимое очарование подогретому с пряностями вину и
обжаренной курочке с зеленью и фасолью. Синьор Франческо был щедр – слуге перепали грудка и
крылышко, да и выпить слегка хватило. После Берни заперся у себя, отказавшись от куртизанки – что за
радость любиться с рыжей трактирной шлюхой, если мечтаешь увидеть прекраснейшую из женщин.
Пергамент, перо и чернила – вот истинные друзья влюбленного, полного мыслей о Донне. Прекрасная
Садовница в палаццо Питти – там впервые увидел он светлый образ и замер, пораженный неземной
красотой. С тех пор… А слуга пил с трактирной челядью и выспрашивал потихоньку – мол не знает ли кто
кухарки или конюха дома Санти.
На рассвете с первыми петухами Франческо пришлось проснуться. Слуга сдернул с него одеяло и
подал, отвернув брезгливо лицо, чашку крепкого кофе – как истинный христианин он не одобрял тех, кто
пил турецкую мерзость.
– Синьор мой, смотрите сюда внимательно. За церквушкой Темпьетто будет Несытый рынок. По
утрам женщины дома Санти ходят туда за рыбой и прочей снедью. К сердцу любой служанки подбирается
золотой ключик, – тут слуга сделал вид, будто ловит монету, – ну и мне за работу…
– Посчитай, – согласился Франческо, – а пока полей мне…
Умытый и принаряженный синьор Берни притаился у портика вожделенного дома. Он ждал.
Хлопнула дверь – старуха вынесла мусорную бадью и вывернула ее в канаву. Босоногий подросток
приволок на руках упитанного мальчонку, лет трех, не больше, и вскоре вышел из дома – один. Стрелой