Дарю игру
Шрифт:
— Э-э-э, кацо, бедный кацо. Такой красивый и такой робкий. Ничего и никого не боялся, а тут с ног до головы испугался. Ну ладно, у меня есть ребята с филологического, хочешь познакомим?
— Не надо, не хочу. Обойдусь.
— Значит, не хочешь познакомиться с девушкой?
— Не твое дело… Очень хочу. Сегодня же познакомлюсь. Сам. Через десять минут у нее кончается лекция, пойду и познакомлюсь.
— Ну, дай бог тебе силы, сынок, — продолжал веселиться Гия, — Если голова закружится, позови на помощь, я отвезу тебя домой или «скорую» вызову.
Звонок. Первые группы студентов-филологов стали выходить из аудитории. «Все, — сказал
— Простите, одну минуточку, — Петр не узнал своего голоса.
Нателла с удивлением обернулась:
— Вы меня?
— Да, вас, Нателла… то есть, девушка… Я хотел вас спросить…
Боже, он забыл, что собирался сказать. Все кончено, сейчас она усмехнется, а он больше никогда не осмелится к ней подойти.
— Так о чем вы хотели меня спросить?
— О чем хотел?.. Простите, я хотел вас спросить о том… что меня зовут Петр…
И ей стало просто жалко этого верзилу. Так он получил право носить ее портфель.
Прошло несколько дней, в один из которых Петр, как обычно, поджидал Нателлу после занятий. Они спустились в вестибюль и вышли в сад — знаменитый сад Тбилисского университета. Это был сад-гордость, сад-святыня. Здесь было не принято громко разговаривать, бегать, даже быстро ходить. Здесь каждый кустик, если не каждая травинка, были взлелеяны годами трудов, а каждый камень освящен памятью выдающихся деятелей грузинской науки. И как Петр мог забыть об этом? Видимо, совсем потерял голову. Или, может быть, он старался хоть как-то скрыть волнение, снять с себя это предательское напряжение, показаться непринужденным, легким. Иначе чем объяснить это странное предложение:
— Давайте сядем на травку, Нателла. Здесь тень, а кругом так жарко.
— Как сядем? Если кто-нибудь увидит, нас с вами исключат из университета.
Видимо, только после этих слов он опомнился. Но что теперь делать? Не отступать же! Оставалось лишь показать, что он ничего не боится. И никого. Даже самого ректора, грозного и всемогущего академика Кецховели.
Что ж, Нателле тоже не к лицу было бояться. И они уселись. Некоторое время молчали, видимо переводя дух от собственной смелости. И вдруг, скосив взгляд на Петра, Нателла увидела, что лицо его сделалось белей полотна. В каких-нибудь двадцати шагах от них стоял ректор.
Много лет руководил Николаи Николаевич Кецховели Тбилисским университетом. Блестящий ученый-ботаник, замечательный педагог, он был окружен атмосферой благоговейного почитания. О строгости его и бескомпромиссности передавались легенды — из уст в уста, из поколения в поколение. И очень мало кто знал о мягком и добром характере академика. Впрочем, он и сам не любил этого показывать.
Студента Мшвениерадзе академик Кецховели знал, так как сам немало интересовался спортом и к спортсменам относился с пристальным и строгим вниманием. Николай Николаевич рад был, что у этого парня нет никаких академических задолженностей, хотя знал, как ему нелегко, ведь часто приходится уезжать из Тбилиси. Он понимал, что Мшвениерадзе времени в этих разъездах даром не теряет, но на всякий случай однажды сказал ему:
— Если учеба начнет хромать, то придется тебе выбирать между поездками и учебой, помни это.
Тот разговор состоялся недели за две до описываемого эпизода — как раз после баскетбольного матча на первенство университета, где Петр выступал за команду своего факультета, а ректор, как всегда, болел за всех.
Петр искренне удивился, ведь
И вот теперь студент Мшвениерадзе и студентка Гогуа сидели в университетском саду на траве. И надо ж было тому случиться, чтобы в этот момент в сад вошел сам ректор.
Кецховели, окруженный группой людей, видимо гостей университета, стоял в этот момент спиной к Петру и Нателле и что-то объяснял своим спутникам. Сделав широкий жест рукой, он повернулся и… осекся на полуслове. Некоторое время он смотрел прямо в глаза Петру. Петр не опускал глаз и не отводил их в сторону. Кецховели резко повернулся и как ни в чем не бывало продолжал свой рассказ, а потом увел группу из сада.
Ничего Нателла не могла понять, но посмотрела на Петра оценивающе. «Что-то в нем есть», — подумала она.
Теперь они встречались каждый день. Гуляли по городу и университетскому саду (правда, на траву уже не присаживались), ходили в кино. В общем, проводили время так, как это делают двое молодых, симпатичных друг другу людей, которым вскоре предстоит самым серьезным образом выяснить свои отношения и намерения.
Нателле понравились друзья Петра, особенно Гиви Дзагания и Гия Абзианидзе. Она вслед за ними тоже стала называть его Како, от чего он, кажется, еще больше таял. Иногда она вместе с теперь уже общими друзьями ходила в бассейн, если там выступал Петр. Сам же он не очень любил, чтобы Нателла сидела на трибуне. Знал, как она за него переживает, и ему было неловко. Потому, видно, в эти моменты у него все получалось хуже, чем обычно.
Нателла выйдет замуж за Петра Мшвениерадзе, родит ему двух сыновей, которые станут знаменитыми ватерполистами. Всю свою жизнь Нателла посвятит мужу и детям, сознательно принеся на алтарь их жизненных и спортивных успехов свою профессию. И в том, чего достигнут муж и сыновья, будет огромная доля ее труда, любви, заботы, терпения. Даже через тридцать лет Нателла Силовановна будет помнить буквально всех игроков, с кем или против кого играл ее муж, безошибочно называть результаты давних-предавних матчей. Вслед за мужем она будет стыдить Нугзара за его нерадивость на первых порах занятий спортом. И вообще всегда доказывать детям правоту отца, утверждать перед ними его авторитет. Ей выпадет трудная доля быть женой и матерью больших спортсменов, людей сложных, противоречивых, как большинство сильных личностей. Она будет жить их радостями и печалями. Но сама никогда не будет ходить на игры. «Не женское это дело», — скажет она однажды мужу. А он поймет. И ответит: «Ты права».
Однако не будем опережать течение событий. Пока Петр даже не жених Нателлы, а лишь друг, который впервые в жизни приглашен в ее дом — на день рождения. Нателле исполняется девятнадцать лет. Опять волнуется Петр. Еще бы — ему предстоит явиться пред очи родителей, о строгости которых он так много наслышан.
Кто не возденет мечтательно глаза, услышав всего лишь два слова — «грузинская кухня»? Кто не придет в восторг от огненного супа-харчо и нежной чихиртмы, пикантных чижи-пыжи, хрустящих цыплят-табака с ткемали, от индейки в ореховом соусе — сациви, от кахетинских чакапули из молодого барашка в чуть кисловатом соку из алычи и вина, от тающей во рту осетрины на вертеле да еще под гранатовым соусом? Ну и конечно, от покрытого нежной зеленью и неувядающей славой шашлыка из барашка? Разве найдется человек, равнодушный ко всем этим кулинарным шедеврам?