Даурия
Шрифт:
— Попробуй, обезоружь. Живо будешь там, где Иннокентий, — отозвался из-под порога Епифан.
Каргин насупился, поглядел исподлобья на Архипа и сказал:
— Ничему ты, Архип, не научился. Все такой же горлан. Не подумаешь, а орешь… Да разве время сейчас подыматься? Семенов еще неизвестно когда будет, далеко он. Вот когда поближе подойдет, тогда можно и нам заварить кашу. Поднимемся в ночь, да и ударим по Нерчинскому Заводу, выведем всех комиссаров под корень. А в нашей станице сотни четыре наверняка поднять можно. — Он подался вперед всем своим крепким телом и энергично махнул кулаком: — Только надо это сделать в самый раз. Навалиться и задавить!
— А со своими что делать будем? — спросил Платон Каргина, но ответил ему Архип:
— Не пожалеем, скрутим и их. Раз отказались от казачьего роду-племени — всех
— Экий ты, Архип, горячка, — поморщился Каргин, словно раскусил гнилой орех. — Всех изводить не за что… кое-кого плетями уму-разуму поучим, и хватит с них. На веревочку вздергивать будем только самых вредных, вроде Ганьки Мурзина.
— А Лукашку, а Тимошку Косых? — не унимался Архип.
Но тут вмешался молчавший до этого времени старик Лоскутов:
— Да подождите вы неубитого орла теребить. Вы послушайте, что я вам скажу. — Он хитро прищурился, топорща свою козлиную бородку. — Елисей вот говорит, что Семенов за горами. А он не за горами, а под носом. — Здесь Лоскутов снова сделал паузу, а потом торопливо выпалил: — В Михайловском семеновцев уже видели…
Все удивленно повернулись к нему. До поселка Михайловского было всего тридцать пять верст. Каргин не вытерпел, перебил Лоскутова:
— Да не может быть! Когда это было?
— Как раз на Пасху. Проехало их через Михайловское человек пятнадцать. Ребята, говорят, все на подбор, взглянуть и то любо. Добрая половина из них офицеры. Самых отчаянных, надо быть, вперед-то послал Семенов. А знаете, кто у них за командира? Войскового старшину Беломестных помните, что у нас с кадровцами стоял? Он самый главный у них. На Нерчинский Завод они ехали.
— Да откуда ты все это узнал?
— Сват у меня с Михайловского гостил. Они как раз у него чай пить останавливались. Ночью дело было. Напились чаю, поблагодарили и потихоньку дальше поехали. А Беломестных свату сказал на прощание, чтобы ждали их скоро.
— Зачем же это их черти несут? — спросил, разводя недоуменно руками, Платон. — Ведь их как миленьких в Заводе скрутить могут. А ежели там не скрутят, то на обратном пути всех перестреляют.
Каргин, заметно повеселевший от этой новости, хлопнул Платона по плечу:
— Не бойся, не перестреляют. Беломестных — человек не промах. Он все ходы и выходы в Заводе знает. А назад он другой дорогой поедет. Переберется на китайскую сторону, а там его не достанут. Так что уйти ему от комиссаров ничего не стоит.
Платон снова спросил:
— Не он ли, холера, у нас воззвания расклеил? Не ночевал он у вас, Никифор? — огорошил он сидевшего под порогом Никифора, заставив его густо покраснеть. Это не ускользнуло от Платона, он рассмеялся и продолжал:
— Давай сознавайся, нечего крутиться. По лицу вижу, что был он у вас.
— Да никого у нас не было! Чего ты ко мне привязался? — закипятился Никифор.
— Заливай, заливай… А глядишь, ты ему и расклеивать помогал.
— Брось ты, Платон, к человеку вязаться! — напустился на него Каргин. — Раз говорит он тебе, что не был Беломестных, значит, не был. А воззвания мог кто-нибудь и другой налепить. Только ведь он не дурак, руки, ноги небось не оставил.
Пока шли у казаков разговоры, жена Прокопа собрала в горнице на стол. Прокоп, как и полагалось радушному хозяину, не пожелал отпустить собравшихся без угощения. Он пригласил их выпить и закусить и обиделся, когда Никифор Чепалов схватил папаху и торопливо попрощался с ним. «Не хочет с нашим братом водиться. Наверное, думает, что к нему потом в гости набиваться станем», — решил он про Никифора. Но зато он был доволен тем, что Каргин без всяких капризов зашел в горницу и присел к столу. Прокоп поднес ему стакан разведенного спирта, чокнулся с ним, предложил выпить за здоровье атамана Семенова. Каргин охотно согласился и осушил стакан до дна. Потом Прокоп с подносом в одной руке и графином в другой принялся обносить гостей вином, предлагая каждому пить за здоровье атамана. Всю свою жизнь Прокоп жил, подражая другим. «Как люди, так и мы», — было его излюбленной поговоркой. На самом деле его ничуть не интересовало здоровье новоявленного атамана, о существовании которого он и не подозревал до сегодняшнего утра. Но, взбудораженный разговорами соседей, он предлагал им теперь пить за Семенова только затем, чтобы сделать им приятное. Он так часто повторял фамилию Семенова, что Каргин не
— За твое здоровье, Прокоп Филиппович, — и снова выпил до дна, чем растрогал Прокопа и заставил его забыть обиду.
От Прокопа Каргин пригласил гостей к себе, и гульба пошла на славу. Все новые и новые казаки присоединялись к гулеванам.
Поздно ночью, когда возвращались с гулянки, Каргин чуть заплетающимся языком посоветовал Платону изо всех сил распалять Федота и натравливать его на фронтовиков. Этим он надеялся привлечь Федота в нужный момент на свою сторону.
XVII
В сумерки, когда гульба на Царской улице была в самом разгаре, в поселок неожиданно прикатил на взмыленной паре Кушаверов. Остановился он у Симона Колесникова. Выбежавший встретить его Симон увидел, что приехал он не один: возле тарантаса стоял рослый, богатырского телосложения человек в бурке и черной косматой папахе.
Здороваясь с Симоном, Кушаверов спросил, не поздно ли собрать народ.
— По-доброму, только сейчас и собирать, да гулеванят у нас. С утра дым коромыслом идет, — пристально вглядываясь в лицо кушаверовского спутника, развел руками и виновато улыбнулся Симон.
— Значит, нельзя? — угрюмо спросил кушаверовский спутник, подходя к нему.
Симон охотно подтвердил это кивком. Приезжий взял Симона за рукав гимнастерки, властно бросил:
— А все-таки, браток, придется тебе развернуться. Которые гуляют, тех нам не надо. Собирай немедля всех своих фронтовиков и бедноту с батраками. Скажи, что приехал и будет разговаривать с ними Флор Балябин.
— Балябин? — изумленно переспросил Симон и сразу превратился в исполнительного казака-служаку. Кинув руки по швам, выпрямился, привычно гаркнул: «Слушаюсь, товарищ Балябин. Все будет сделано», — и как был в гимнастерке, без ремня и фуражки, так и выбежал из ограды.
Весть о приезде Балябина заставила всех фронтовиков поспешить на собрание. Любому из них было известно, кто такой Фрол Балябин. Свой казак, уроженец Чалбутинской станицы, был он одной из самых крупных и ярких фигур, выдвинувшихся из революционной казачьей среды. Многие знали его с детских лет. Сын надзирателя горнозерентуйской тюрьмы, уволенного с этой должности за хорошее обращение с политическими, Фрол научился грамоте у находившегося перед отправкой на поселение в вольной команде большевика Малявского. Малявский крепко привязался к расторопному и смышленому казачонку за его смелость и удаль, за пытливый незаурядный ум. После восьмилетней каторги Малявскому разрешили поселиться в Чите. Там он не забыл своего ученика и помог ему поступить в читинское землемерное училище на одну из войсковых стипендий. В землемерном училище, восемнадцатилетним юношей, вступил Фрол в большевистскую партию и скоро стал одним из самых талантливых пропагандистов и агитаторов подпольной партийной организации. В читинских железнодорожных мастерских и на Черновских копях надолго запомнили рабочие веселого курчавого парня под кличкой Головастый. Когда началась империалистическая война, Балябин был послан учиться на офицера. Он блестяще окончил офицерское училище и в чине хорунжего попал на Западный фронт в Первый Аргунский полк. В полку завоевал он себе репутацию храброго и исключительно справедливого к казакам офицера. С его энергией и решительностью удалось ему довольно быстро сколотить в полку группу своих единомышленников. В нее вошли молодые офицеры Метелица и Василий Бронников, а также несколько рядовых казаков. В 1917 году аргунцы выбрали Балябина председателем полкового комитета. После Октябрьской революции полк одним из первых отдал себя в распоряжение Советского правительства и получил разрешение следовать к себе на родину с оружием в руках. Это было высокое доверие, и аргунцы поклялись оправдать его.