Даурия
Шрифт:
— Колобами тебя угостить захотела, — и виновато улыбнулась, едва шевельнув губами.
— И охота тебе возиться со мной? Я ведь не гость.
— Это ты так думаешь, а я иначе рассуждаю. Для меня ты гость.
— А не боишься ты с таким гостем в беду попасть? Ведь тебя живьем съедят, если дознаются, что ты меня укрывала. Зря ты со мной связалась, — из непонятного упрямства говорил он не то, что думал.
Губы Дашутки презрительно дрогнули, гневная морщина легла между круто изогнутых черных бровей.
— Ты, случайно, не с левой ноги встал? Скажи уж лучше прямо: не
— Не любо, так я бы здесь не остался. Нрав ты мой знаешь.
— Знаю, да не узнаю. Если говоришь правду, так жалеть меня нечего… Ты знаешь, что мне дедушка сказал? Гляжу, говорит, я на тебя и диву даюсь: со вчерашнего дня тебя будто подменили. Не умылась ли ты, говорит, живой водой?.. А ты жалеть меня вздумал. Нет, невпопад твоя жалость, Роман Северьяныч. Если не кривишь душой, забудь свой страх за меня.
Пораженный, Роман не знал, что ответить ей. Стало ему ясно: неизменно верна Дашутка той первой и горячей любви, от которой осталась у него в сердце одна лишь ноющая боль. И еще увидел: выгранило время ее характер, травило и не вытравило душевную красоту.
— Сходи куда-нибудь, прогуляйся, если надоело взаперти сидеть, — посоветовала Дашутка, заметив происшедшую в нем перемену, — а я постараюсь сегодня дедушку домой спровадить.
Роман согласился, и, когда уходил по заметенной сугробами дороге к лесу, она крикнула ему вдогонку:
— У дедушки в осиновом логу ловушки на куропаток стоят. Огляди их там за попутье…
Проводив его, Дашутка пошла чистить телячью стайку. Не провела она там и полчаса, как услыхала топот верховых лошадей, голоса. Она выглянула из стайки и увидела: к зимовью подъезжали с берданками за плечами Платон Волокитин, Никифор Чепалов и Прокоп Носков. «Вовремя я Романа спровадила, словно кто надоумил меня», — подумала она, спокойно выходя из стайки. Платон увидев ее, закричал:
— Здорово, Дарья!.. Постояльцев вы тут никаких не держите?
— Нет. Какие тут могут быть постояльцы? Вот, может быть, вы у нас тут поживете.
Платон погрозил ей черенком нагайки и ничего не ответил. Спрыгнув с коня, он отдал его Никифору и с берданкой наизготовку кинулся в козулинское зимовье. Он не закрыл за собой двери, и Дашутка видела, как он все перерыл на печке, за печкой, а потом полез под нары. Под нарами он усердно обшарил каждый угол. Выйдя из зимовья, сказал:
— Тут никого нет. Надо в остальных посмотреть.
— Да вы кого это ищете? — спросила Дашутка.
— Знаем кого, — ответил Платон. В зимовье, где стояла корова, он обратил внимание на разостланную на нарах солому и поэтому искал особенно усердно. Тем временем вернулись с водопоя старики, и Платон пристал с расспросами к ним. Но старики оба в голос заверили его, что никто чужой у них не жил и не живет. Уезжая, Платон сказал им:
— Ищем мы Ромку Улыбина. На вашей заимке для него хорошая приманка имеется. Ежели заявится он сюда, пусть один из вас сразу же к атаману катит…
— А ты что за командир такой выискался, чтобы приказывать нам? — рассердился старик Козулин. — Мы у тебя подряд не взяли Ромку-то ловить. Сам лови, раз нужен он тебе.
— Ты,
…В осиновом логе Роман отыскал козулинские ловушки. Одна из них, покрытая полынью, была спущена и до самой верхушки прикрыта снегом. В ней нашел он четырех замерзших уже куропаток. На закате, когда снег на равнине перед зимовьями нежно алел, подходил он к заимке с куропатками в руках. Дашутка встретила его у крайних ометов.
— Ну, вовремя ты ушел сегодня погулять. Как будто кто подсказал мне послать тебя на прогулку. Ведь тут искать тебя приезжали. Платон с Никифором в зимовьях все вверх тормашками поставили. Платон и на меня кричал и на дедушку.
— Откуда они дознались, что я здесь?
— Ничего они не дознались. Они просто все заимки под гребешок прочесывают. — И вдруг рассмеялась: — А я дедушку спровадила-таки, поехал домой в бане помыться. Вернется только послезавтра. А как вернется, я домой поеду и тебя с собой прихвачу. Только что надумала я, про это потом расскажу. Сейчас пойдем в наше зимовье, там сегодня ночуешь…
Завесив окошки матом снаружи и холстинами изнутри, закрывшись на крючок и заложку, принялась Дашутка по-праздничному набирать на стол. За ужином она угостила Романа водкой и выпила сама. С разгоревшимся лицом и сияющими глазами хозяйничала она в чисто прибранном и жарко натопленном зимовье. Захмелев, Роман попытался обнять ее, но она с силой отвела его руки, строго бросила:
— Не надо этого, Рома. Лучше скажи мне, как ты коня себе доставать думаешь. — В ответ Роман только пожал плечами, и тогда она поведала ему, как давно и бесповоротно решенное: — Я для тебя коня добуду. Знаешь ты чепаловского бегунца Пульку? — Роман кивнул. — Так вот этого Пульку я из-под пяти замков для тебя достану.
— Что ты, что ты, Даша… А если попадешь на этом деле?
— Эх ты, нашел, чем пугать меня… Чтобы помочь тебе, я и не то сделаю. Без коня тебе не спастись.
— Знаю, да ведь воровать рука не подымается, — продолжал колебаться Роман. Но Дашутка заявила ему, что Пульку возьмет она со спокойной совестью. Пять лет она работала на Чепаловых, как самая последняя батрачка, и ушла от них в том же, в чем пришла. А Пульку она же и выходила, когда его мать утонула на заимке в болоте. Не одного Пульку могла бы она высудить у Сергея Ильича, если бы захотела судиться. Окончательно же заставила она Романа подчиниться своему решению, когда сказала, что на заимку Никифор-то, говорят, приезжал на его коне.
Далеко за полночь погас в зимовье свет. Дашутка постелила себе и Роману в разных углах. И когда легли, долго ворочались оба с боку на бок, тяжело вздыхая. Но едва Роман вздумал вместе со своей постелью перебраться поближе к Дашутке, она сказала:
— Не делай этого. Не мило мне мое вдовство, да только кончится оно не сейчас, а через год после Алешкиной смерти. Иначе не видать нам счастья на белом свете.
Роман перестал двигаться, разочарованно вздохнул и затих, пристыженный. Но этот стыд не потушил в душе его чувства радости, а только придал ему особую остроту и свежесть.