Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам
Шрифт:
И вдруг я понял, почему Пятницкий напомнил мне о поведении Маслова на суде. Чтобы я, попав в сходное положение, не повел бы себя, как Маслов… Да как он мог подумать такое!
Я вскочил и нечаянно уронил тяжелый дубовый стул.
— Да кто… Да как вы могли только вообразить, что я… что я… такой… — выкрикивал я бессвязно, захлебываясь жгучей, как крапива, обидой. — Ну и не посылайте! И не надо… Не хочу!
— А зачем же стулья ломать? — спросил Пятницкий и медленно встал из-за стола.
Я бросился поднимать стул, ушиб об острую грань его квадратной ножки колено, зашипел
— Чего это ты так разошелся? — Суровый взгляд немигающих глаз пригвоздил меня к полу. — Ну да, я тебя еще плохо знаю. Такой ты или не такой… И потому должен предупредить: за честь Муромцева в ответе сам Муромцев. А за честь коммуниста Муромцева отвечает весь Коминтерн. — И он еще раз повторил: — Да, весь Коминтерн.
Я не смел посмотреть ему в глаза. Стоял, опустив голову и закусив губу. Теперь он позвонит Хитарову и скажет, что я просто невыдержанный мальчишка и что такому нечего делать в стране. Ну и правильно! Ишь ты, герой, стульями швыряться вздумал… Вот и провалился… «Иванов Павел, отвечайте… Иванов Павел… Иванов Павел…» Что за чепуха лезет в голову! Тут я глянул в окно, залепленное белесыми кляксами мокрого снега. Голые черные ветви деревьев у Боровицких ворот раскачивались на ветру. В такую проклятую погоду никто никуда не едет. И я тоже не поеду. Вот сейчас попрошу извинения за стул и пойду получать нахлобучку от Хитарова. Ну и попрошу освободить меня от работы…
Пятницкий что-то говорил. Я видел, как его рот под маленькими седеющими усами принимает форму нолика и затем сжимается в прямую черту.
— …быть таким дураком… А поехать ты поедешь, потому что это зависит не от твоего личного желания или нежелания. Тебя нашли нужным послать. Вот и всё.
Вот и всё! Неужели еду? Но он же сказал: «нашли нужным послать»… И не всегда же будет идти этот снег. Стоит солнышку выглянуть, и всё засветится… засверкает…
— Большое вам, товарищ Пятницкий, спасибо, — сказал я хриплым, мужественным басом.
— Иди, иди, — сказал Пятницкий. — Поживешь до отъезда в «Малом Париже». Так что скажи своим братьям-разбойникам, что переезжаешь на другую квартиру.
Я пожал ему руку, вкладывая в пожатие всю свою благодарность, весь восторг, мгновенно сменивший тягостное разочарование.
Пятницкий крякнул.
— Я ведь не боксер, Муромцев, так что ты зря силу демонстрируешь. Не забудь захватить сигареты.
Погладил свою маленькую руку и совсем весело, с простодушной улыбкой портняжного подмастерья из городишка Вилькомир, крикнул:
— Seid bereit, Pionier! [21]
Вихрем взлетел я на четвертый этаж и ворвался к Борецкому. Был ужасно разочарован, когда Ваня сказал, что Хитаров ушел с полчаса назад.
— А Вартаняна ты не видел?
— Видел. Он вместе с Рафиком потопал. Да ты вроде бы не в себе, Митька. А? Неприятности какие-нибудь?
— Да что ты! Какие тут могут быть неприятности! Но, понимаешь, мне Рафик очень нужен.
— А ты позвони ему домой.
— Это не телефонный разговор, Ваня.
21
Будь
Мне очень хотелось сказать Борецкому, что я только что от Пятницкого и что он меня «благословил». Кончик языка у меня прямо-таки горел, на нем вскипали и лопались, как радужные мыльные пузыри, слова моей замечательной тайны. Но конспирация в нашем деле прежде всего. И я достал из свертка глянцевую пачку с изображением верблюда, разорвал ее, вынул сигарету и предложил закурить Борецкому.
— «Камел». Богато живешь, — констатировал Иван и чиркнул спичкой.
Мы закурили. В комнатенке Борецкого запахло, наверное, так же, как в порту Сингапура или Гонконга.
— Товарищ Пятницкий подарил, — сказал я и ласково похлопал по свертку ладонью.
— Знатное курево, — сказал Борецкий и с наслаждением затянулся.
«А я еду! Ты только представь себе, Ваня, еду в страну. И это всё так здорово, так замечательно, что даже трудно поверить», — кричало всё мое существо, загнанное в тесную клетку тайны и молчания. Но я только сказал:
— Ведь вон что на улице делается. И подумать только, какой еще вчера мороз здоровущий был.
— Что и говорить, пакостная погода, — покорно согласился Борецкий и скосил на меня смеющиеся карие глаза.
— «У меня за поясом четыре смерти, — страшным голосом вскричал Уорлей, поглаживая рукояти двухствольных пистолетов…»
— Стивенсон?
— Как бы не так! Это я сам придумал.
— Красиво придумал… А я, между прочим, вчера у Мазута две партии отыграл. Счет у нас сейчас семь на четыре… в его пользу. Ты, говорят, тоже успехи делаешь. У Косарева выиграл!
— Да мы «американку» сгоняли. Это не в счет.
Мы еще поговорили о разных разностях, а так как о самом главном я всё равно ничего не мог сказать и время было позднее, я ткнул окурок душистой сигареты в пепельницу и протянул Ивану руку:
— Пойду, пожалуй.
— Ну, будь жив, Дмитрий. Я тут еще поколдую над протоколами. Да, вот что еще: ты когда намерен в «Малый Париж» перебраться?
Я остолбенел. Выходит, Борецкому всё известно и он просто меня разыгрывает. Секретарь русской делегации! Вот у него сейф для самых секретных материалов под боком. Конечно, всё знает! Но я-то вовсе не обязан знать, что он всё знает. И, продолжая игру, я небрежно сказал:
— Да не знаю. Соберусь вот…
— Можешь хоть завтра. Комната номер шесть. Комендатура уведомлена.
— Может, и завтра переберусь, — сказал я. Не удержался и, подкинув кулак к плечу, гаркнул что есть мочи: — Рот Фронт!
— Рот Фронт! — чуть потише ответил Иван Борецкий.
БРАТЬЯ-НАЕЗДНИКИ
Свистела, выла и, как разъяренный верблюд, смачно плевалась в лица прохожих нестерпимо мокрая и какая-то тепленькая метель. Снег прилипал к крышам, карнизам и козырькам парадных, затем начинал скользить по металлу и жирно плюхался на тротуар. Под ногами обманчивая девственно снежная поверхность прикрывала глубокие черные лужи.