Давид Копперфильд. Том II
Шрифт:
Прошло уже счастливых десять лет. И известность и состояние мое за это время возросли. Я наслаждался идеальной семейной жизнью. Однажды весенним вечером мы сидели с Агнессой в нашем лондонском доме у горящего камина, трое наших детей играли тут же, когда вдруг слуга доложил мне, что какой-то незнакомец желает видеть меня. На вопрос слуги, явился ли он по делу, незнакомец ответил отрицательно и заявил, что приехал он издалека ради удовольствия навестить меня. По словам того же слуги, это был старик, похожий на фермера. Все это нашим детям показалось очень таинственным, к тому же еще напомнило им начало любимой их сказки, которую им рассказывала Агнесса
— Попросите гостя войти сюда, — сказал я слуге.
Вскоре появился высокий крепкий седой старик и остановился в полутьме у двери. Маленькая Агнесса, которую гость сразу покорил своим добродушным видом, выбежала из-за занавески, чтобы ввести его. Не успел я еще разглядеть его лицо, как моя жена, вскочив со своего места, крикнула мне радостно-взволнованным голосом:
— Да ведь это мистер Пиготти!
Действительно, это был мой старый друг. Он, правда, постарел, но был румян, крепок и силен. Когда первое радостное волнение улеглось и дорогой гость уселся против пылающего камина с нашими детьми на коленях, мне показалось, что я никогда в жизни не видел более крепкого и красивого старика.
— Мистер Дэви!.. — начал он, и как естественно и привычно прозвучало для меня давно знакомое имя, произнесенное давно знакомым тоном. — Мистер Дэви, какая для меня радость увидеть вас с вашей собственной верной женушкой!
— Да, поистине радостный час и для меня, старый друг! — воскликнул я.
— А что за хорошенькие крошки! Люблю смотреть на эти цветки! — воскликнул старик. — Знаете, мистер Дэви, вы были не больше самого младшего из них, когда я в первый раз увидел вас. Маленькая Эмми была такая же, а наш бедный Хэм тоже был еще подростком.
— Время с тех пор больше изменило меня, чем вас, — заметил я. — Однако этим милым шалунам пора итти спать, — прибавил я. — Вы сейчас же скажете мне, куда послать за вашими вещами (ведь само собой разумеется, что вы будете жить у нас), а затем за стаканом ярмутского грога вы сообщите нам все новости за десять лет.
— Вы одни приехали? — спросила Агнесса.
— Да, мэм, один-одинешенек, — ответил старик, целуя руку жены.
Мы с Агнессой усадили нашего дорогого гостя между собой и не знали уж, как и приласкать его и выразить нашу радость. Слыша так давно знакомый голос, я мог вообразить, что старик все еще странствует в поисках своей любимой племянницы.
— Уж и сколько воды надо переплыть, чтобы добраться до вас! — проговорил мистер Пиготти. — Побыть же здесь придется всего каких-нибудь четыре недели. Впрочем, вода, да еще соленая, вещь для меня привычная. А для дорогих друзей как не переплыть и морей!.. Да я что-то стихами заговорил! — сам удивился мистер Пиготти. — Совсем не имел такого намерения!
— Неужели вы так скоро хотите пуститься обратно в такой дальний путь? — сказала Агнесса.
— Да, мэм, — ответил он, — уезжая, я обещал Эмми не засиживаться здесь. Видите ли, года не молодят, и если бы я сейчас не попал сюда, то, быть может, уж и никогда не пришлось бы. А мне хотелось во что бы то ни стало, пока я еще не совсем состарился, повидать вас, мистер Дэви, вашу славную, точно цветочек, хозяюшку, полюбоваться на ваше семейное
И он смотрел на нас такими глазами, словно не мог насмотреться. Агнесса, смеясь, откинула с его лба седые кудри, как бы для того, чтобы он лучше мог нас разглядеть.
— А теперь, — обратился я к нему, — подробно расскажите нам про свое житье-бытье.
— Ну, мистер Дэви, об этом недолго рассказывать! Ведь мы ехали туда не для того, чтобы сидеть сложа руки, а ехали, чтобы трудиться, — мы же всю жизнь трудились, — и заработали мы там, как должно, и хотя сначала, быть может, нам и пришлось тяжеленько, но мы, не унывая, изо всех сил продолжали работать. И вот, слава богу, помаленьку обзавелись мы и овцами и другой скотиной, обзавелись вообще и тем и другим в хозяйстве. А теперь, можно сказать, мы преуспеваем. Словно какое-то благословение божие нам ниспослано, — прибавил мистер Пиготти, благоговейно склонив голову, — Если вчера что-либо не вышло, так выйдет сегодня, а не сегодня, так уж непременно завтра.
— А как Эмилия? — спросили мы с Агнессой в один голос.
— С тех пор, мэм, как вы простились с ней, мне никогда не случалось слышать за все время нашей жизни в лесах, чтобы Эмми не упомянула вашего имени в своих молитвах. Так вот, когда мы потеряли вас из виду, мистер Дэви… помните, еще был такой яркий солнечный закат?.. она чувствовала себя очень плохо. Мне кажется, узнай она тогда про то, что мистер Дэви был так добр скрыть от нас, пожалуй, бедняжка не перенесла бы этого. На корабле было несколько больших бедняков, и она стала ухаживать за ними. Были на корабле и дети, и с ними она также принялась возиться. У нее явилось дело, доброе дело, и это помогло ей.
— Когда же она узнала о несчастье? — спросил я.
— Первым услыхал о нем я и почти целый год скрывал от Эмми, — ответил мистер Пиготти. — Мы жили тогда в очень пустынном месте, но какой там был красивый лес, какие чудесные розы вились по всему нашему домику до самой крыши!.. Однажды, когда я работал в поле, зашел к нам земляк из Порфолкского или Суффолкского графства… уж не помню, из какого именно. Конечно, его радушно встретили, накормили, напоили, приютили. Так мы все в колонии делаем. У этого самого земляка и оказалась старая газета, да еще какой-то напечатанный рассказ об этой ужасной буре… Вот таким образом Эмми об этом и узнала. Когда я вернулся вечером домой, ей уже все было известно.
Он произнес последние слова более тихим голосом, и на лице его появилось хорошо знакомое мне серьезное выражение.
— Что, это очень на нее подействовало? — снова в один голос спросили мы с Агнессой.
— Да, очень подействовало, — качая головой, ответил мистер Пиготти, — да, верно, и до сих пор она не совсем еще пришла в себя. Мне думается, ей пользу принесло одиночество, и еще помогало справляться с горем то, что ей приходилось смотреть за птицей и вообще за домашним хозяйством. Интересно знать, мистер Дэви, — задумчиво проговорил он, если бы вы теперь увидели мою Эмми, узнали бы вы ее?
— Да разве она так изменилась? — сказал я.
— Право не знаю. Я ведь вижу ее каждый день, а тогда это не так бросается в глаза. Но все-таки иной раз мне кажется, что она совсем не та. Такая она худенькая, словно измученная, — рассказывал мистер Пиготти, глядя в огонь, — кроткие ее голубые глазки грустны, личико худенькое, хорошенькая головка все больше к земле клонится, вид какой-то робкий… вот вам теперешняя Эмми.
Мы молча глядели на него, а он попрежнему сидел, уставившись в огонь.