Давняя история
Шрифт:
— Меня постоянно кто-нибудь интересует. Как и вас.
— Профессионально?
— Ну, не делайте далеко идущих выводов, Я тоже считаю, что Курилов человек книжный. Больше склонен к воображению, чем к действию. Как он назвал свою повесть?
— Сейчас вспомню… Кажется, «Рулевой». Нет. Но что-то морское, хотя в повести ни строчки о море. Да! «Вахтенный» — вот как.
— Почему? О чем рассказ?
— Своего рода фантасмагория. Нельзя понять, что происходит на самом деле, а что мерещится рассказчику. Какой-то матрос, один на палубе стоящего в порту корабля. Ночь. Он наблюдает людей, проходящих мимо, и воображает разные истории, якобы
Мазин больше не торопился. Он даже потянулся к брусковскому карандашу, взял его в руки и поочередно выдвинул цветные наконечники с пастой:
— Солидная вещь!
— Громоздкая. Производит впечатление.
— Не помните, что наблюдал вахтенный?
— Игорь Николаевич! Вы это серьезно?
— Вполне. Но не для печати. Договорились?
Брусков поколебался.
— Для вас я другое что-нибудь подберу. А то плагиат получится. Помните, у Чапека? Поэт оказался свидетелем преступления. «О шея лебедя, о грудь, о барабан, о эти палочки — трагедии знаменье!» Таким он запомнил номер машины. Не исключено, что и Курилов наблюдал нечто интересное на набережной.
— В самом деле. Там речь шла о преступлении.
— Ну вот.
Брусков покачал головой:
— Увы, у меня, как и у поэта, осталось весьма смутное представление о деталях повести, а они-то вас наверняка и заинтересовали бы.
— Не исключено.
— Тут провал. Преждевременный склероз.
Валерий горестно прикоснулся к ранним залысинам.
— Вспомни, что можешь.
— Кажется, вахтенный видит пару — мужчину и женщину. Он чувствует, что судьба их будет трагична, пытается остановить их, предостеречь. Они не слышат его и уходят. Потом появляется преследователь. Вахтенный и его пытается остановить, но это невозможно, потому что преследователь — сама судьба, рок. Он понимает это позже… Сделано по-ахинейски, как бы два слоя. Вахтенный сначала воспринимает все реально и почти пошло: пара — элементарные любовники, преследует их какой-то ревнивец, а потом оказывается все это символами, даже сам вахтенный — символом бессилия предотвратить беду. Короче, ни в какие ворота это не лезло.
Жизнь научила Мазина не обольщаться случайными удачами. Частенько они улетучивались, испарялись при первой же основательной проверке. Не следовало и здесь спешить с выводами.
— Жаль, Валерий, что ты не запомнил подробностей…
Так закончилась его встреча с Брусковым, и тот отбыл в Москву, увезя в плоском чемоданчике блокнот со словами Мазина, к которым Брусков собирался прибавить еще нечто от себя, наивно полагая, что лучше знает, что именно должен Мазин сказать читателю и что этого читателя заинтересует, а Мазин предвидел такую правку и был огорчен, но не особенно, так как не считал возможным растрачиваться на подобные огорчения. Да и компенсировала их та небольшая удача, которой, несмотря на всю осторожность, он считал то, что узнал о Курилове.
Однако комиссару об этом сказать он не решился, а предпочел посоветоваться с Трофимовым:
— Хочу, Трофимыч, провериться на твоем легендарном чутье.
Трофимов к чутью относился серьезно и на шутливый тон не откликнулся. Он выслушал Мазина внимательно, сказал:
— Если говорить, Игорь Николаевич, всерьез, тут есть что-то.
Разговор этот происходил в служебном буфете. Мазин знал склонность Трофимова заходить в буфет в конце дня, когда там народу поменьше и можно спокойно перекусить, не стоя в очереди. По характеру своему инспектор
— Младший мой приболел, — говорил он, — полночи на руках его таскал. Здорово орет постреленок!
И при этом улыбался, вызывая недоумение: чему ж тут радоваться?
— Хорошо орал. Зло. Значит, одолеет болячки.
Трофимов методично перепиливал тупым ножом кусок жесткой холодной печенки, которую он обильно смазал горчицей.
— Считаешь, есть?
— Да, поговорить с Павличенко стоит, может, и прояснит что.
— Где ж его взять?
— Поискать.
— Слово это — «поискать» — Мазин отметил. Трофимов всегда резко отрицательно относился к работе, которую считал бесполезной.
— Чувствую, что тебя заинтересовала эта история.
— А вас?
— Меня тоже. Не верится в случайного забулдыгу. Чем-то тут иным пахнет, а, Трофимыч?
Трофимов ответил коротко, пережевывая печенку:
— Подлостью пахнет.
— Пива выпьем, Трофимыч?
— Теплое, наверно, — произнес инспектор уклончиво. Пива ему хотелось, но лимитировал многосемейный бюджет. Мазин взял две бутылки и стаканы, принес, поставил на столик:
— Ты прав, тепловатое, но ведь сейчас не жарко.
И разлил пенящееся пиво по стаканам:
— Не уточнишь ли мысль насчет подлости?
Собственно, он знал эту трофимовскую теорию — преступник или дурак или подлец. Зло творят оба, но один по недомыслию, по простоте, а скорее по пустоте душевной, другой же — сознательно, хитро. К дуракам Трофимов относился снисходительно («перетряхнуть мозги, глядишь, и человеком окажется!»), и они это чувствовали, по-своему Трофимова любили и частенько, отбыв положенное, сохраняли с ним добрые и очень полезные инспектору отношения. К подлецам же он был суров и брезглив, мучился, если обстоятельства мешали довести дело до конца, и никогда не откликался на заигрывания, людей в них не признавал.
Мазин смотрел на вещи шире, не упрощал, видел, как сплошь и рядом укрывается за простотой жестокий умысел, и как неумна, простодушна бывает подлость, но и у него были свои симпатии и антипатии, и одни дела вел он спокойно, решая поставленную задачу, четко выполнял служебный долг, другие же захватывали нечто неподотчетное министерству, причиненное зло не давало покоя, оскорбляло, вызывало собственную боль. И здесь он готов был согласиться с Трофимовым — таксе он испытывал всегда, когда сталкивался с расчетливой подлостью.
— Помешала девка кому-то.
— Кому?
— Похоже, что Мухину.
Мазин не сомневался в ответе. Кому же еще? За нынешним обрюзгшим, подержанным Мухиным угадывался недавно еще мужчина волнующий, увлекающий, не чета своим бледным однокашникам. И влюбиться Татьяна могла именно в него. И привязаться. И помешать браку с другой… Все это не принадлежало к неразрешимым тайнам и загадкам. Другое представляло трудность, и оба они понимали это, прихлебывая теплое пиво.
— Да, похоже, что Мухину. Но мог ли он?..