ДАЙ БОГ, ЖИВЫМ УЗРЕТЬ ХРИСТА. Эссе о творчестве Евгения Евтушенко
Шрифт:
Где-то в самом начале шестидесятых годов композитор Дмитрий Шостакович, к тому времени уже ставший всемирно известным, занимался упорным поиском того, как выразить в музыке такую непростую, но жизненно важную данность, как совесть человеческая. Ему уже представлялась некая большая симфония, где бы удачно соседствовали оркестр, хор, голос и стихи. В море тогдашних стихов, далеко не лучших для поэзии, попадалось мало подходящего. И вдруг – ниагарское извержение совестливой поэзии Евтушенко! В книге о поэте, вышедшей недавно в серии «Жизнь замечательных людей», читаем:
«Дмитрий Шостакович звонит
Сам поэт так вспоминает об этом событии: «Хотите – верьте, хотите – нет, но, слушая симфонию, я почти забыл, что слова были мои, – настолько меня захватила мощь оркестра и хора, да и, действительно, главное в этой симфонии – конечно, музыка».
Поэт отдал предпочтение в «Тринадцатой симфонии» Шостаковича музыке, но, кажется, ошибся. Произведение, в самом деле, звучит мощно, однако, к великому сожалению, здесь велика уступка модному веянию современности – поиску красоты в сфере нетрадиционной мелодики, мы бы так сказали, антимелодичного звучания, то есть на лицо уступка, к сожалению, осознанная композитором, назойливым лжезаконам пресловутой толерантности, недозволительной всеохватности, доходящей до гибельного уравнивания добра и зла. Это уравнивание уже тогда нагло раздвигало и ломало классические традиции, как известно, тесно связанные с заповедями Спасителя. Особого расцвета явление это достигло в наши дни. Но вернёмся к симфонии на стихи героя нашего эссе.
Не нарушим Истины, если оспорим высказывание молодого Евтушенко. В том сложном сочинении всё-таки не музыка главенствовала, а стихи. Музыка замутняла произведение немелодичным модернизмом, а стихи были по-настоящему классическими, чистыми, душевными, русскими. Они в высшей степени совестливо, талантливо, с великой болью за судьбы людей отражали действительность той поры, да и не только – прослеживалась связь поколений в истории. Мы приведём лишь одно стихотворение – «В магазине»:
Кто в платке, а кто в платочке,
как на подвиг, как на труд,
в магазин поодиночке
молча женщины идут.
О, бидонов их бряцанье,
звон бутылок и кастрюль!
Пахнет луком, огурцами,
пахнет соусом «Кабуль».
Зябну, долго в кассу стоя,
Но, покуда, движусь к ней,
от дыханья женщин стольких
в магазине всё теплей.
Они тихо поджидают,
боги добрые семьи,
и в руках они сжимают
деньги трудны свои.
Это женщины России.
Это наши честь и суд.
и бетон они месили,
и пахали, и косили…
Всё они переносили,
всё они перенесут!
Всё на свете им посильно, —
столько силы им дано!
Их обсчитывать постыдно.
Их обвешивать грешно.
И в пальто пельмени сунув,
я смотрю, смущён и тих,
на усталые от сумок
руки
Уже только громкий протест против магазинных обсчитываний и обвешиваний поэту надо сказать громадное спасибо. Сколько их было в советское, по сути, полунищенское существование. А всего другого-прочего! Заявить об этом на всю державу, на весь мир во времена, когда у нас, советских, была собственная гордость – смотреть на буржуев свысока, – да! тут нужны были смелость да смелость, совесть да совесть, служение да служение правде жизни, которая в православии и есть Истина.
В следующих главах продолжим анализ трудного, но неуклонного восхождения Евгения Евтушенко к самой главной высоте подлинного русского поэта – высоте, которая коротко по названию – БОГ, но неохватно по содержанию.
3.
Гражданственность – талант нелёгкий.
Давайте делаться умней.
Зачем тащить, как на верёвке,
надменно фыркающих – к ней?
Она совсем не понуканье,
а добровольная война.
Она – большое пониманье,
и доблесть высшая она.
Её бойцы не продаются.
Не очернят её основ
задор поддельных правдолюбцев,
напор неумных крикунов.
Пускай в игре своей несложной
то славят громко, то клянут, —
они гражданственностью ложной
от подлинной не оттолкнут.
В свои двадцать пять лет (а только что приведённое стихотворение было написано в 1957 году) поэт уже многое знал о гражданственности. То, что это талант дан Богом, что он неразрывно связан с совестью, что это яростная, неподкупная борьба с любой несправедливостью, с любой ложью, что на борьбу эту поэт идёт осознанно, что гражданственность – высшая доблесть, что примазываются к ней поддельные правдолюбцы и неумные крикуны и что, в конце концов, чистота гражданственности, чести и совести эпохи, останется незапятнанной.
Прошлую главу мы закончили стихотворением «В магазине», доказывающим, что совестливость, гражданственность, честность – уже к началу шестидесятых годов стали самыми значимыми свойствами поэзии Евтушенко. Но посмотрим, как эти качества вызревали в его буйно разворачивающемся и разрастающемся творчестве на десятилетие раньше.
Начинающему поэту очень важно как можно быстрее убедиться в силе своего таланта, в его нужности, необходимости людям, стране. Евтушенко тщательно присматривается к себе, к своим способностям, к явлениям в мире, о которых ему хочется рассказать, выразить поэтическое мнение. Сначала о своей причастности к поэзии он выскажется скромно, но уже, как это прозвучит ни странно, – мастерски:
…Застыли тени рябоватые,
и, прислонённые к стене,
лопаты, чуть голубоватые
устало дремлют в тишине.
О лампу бабочка колотится.
В окно глядит журавль колодезный.
И петухов я слышу пение
и выбегаю на крыльцо,
И, прыгая, собака пегая
мне носом тычется в лицо.
И голоса, и ночи таянье,
и звоны вёдер, и заря,
и вера сладкая и тайная,
что это всё со мной не зря.