Дай мне руку, тьма
Шрифт:
После душа мы, все еще влажные, улеглись в постель, ее каштановые волосы темнели на моей груди, а эхо наших ласк все еще звучало в моих ушах.
В районе ключицы у Грейс был небольшой шрам в форме канцелярской кнопки — расплата за то, что в детстве она решила поиграть в амбаре своего дяди, где были оставлены без присмотра гвозди с широкими шляпками. Я наклонился и поцеловал его.
— М-м-м… — пробормотала она. — Еще, пожалуйста.
Мой язык скользнул по шрамику.
Она положила свою ногу на мою, проведя краем стопы по моей лодыжке.
— Может
— Думаю, это может быть что угодно.
Ее теплая ладонь прошлась по моему животу, нащупав твердое, рубцеватое уплотнение в форме медузы.
— А что это?
— Ничего эрогенного, Грейс.
— Ты всегда избегаешь разговоров об этом. Это явно ожог или что-то в этом роде.
— Ты что, доктор, что ли?
Она весело захихикала.
— Предположим. — И провела ладонью между моих ног. — Скажешь, где болит, детектив.
Я улыбнулся, но по правде сказать, сомневался, что одного раза будет достаточно.
Она поднялась на локоть и посмотрела на меня долгим взглядом.
— Ты не обязан рассказывать, — сказала она мягко.
Я поднял левую руку и тыльной стороной пальцев убрал прядь волос с ее лба, затем провел по краю ее лица, по нежному горлу и достиг упругой округлости ее правой груди. Повернув руку, я накрыл ладонью ее сосок и, обвив ее тело, положил ее на себя сверху. Я сжал ее так крепко, что в какое-то мгновение услышал биение обоих наших сердец так отчетливо, будто град падал в сосуд с водой.
— Мой отец, — сказал я, — прикоснулся ко мне утюгом, дабы преподать урок.
— Какой урок? — спросила она.
— Не играть с огнем.
— Что?!
Я пожал плечами.
— Возможно, так и надо. Он был моим отцом, я — его сыном. Если он хотел сжечь меня, он мог это сделать.
Она подняла голову, и глаза ее налились гневом. Ее пальцы погрузились в мои волосы, а глаза расширились и покраснели, когда встретились с моими.
Когда она поцеловала меня, поцелуй был таким крепким, будто она хотела высосать из меня всю мою боль.
Когда она отпрянула, лицо ее было влажным.
— Он умер, правда?
— Мой отец?
Она кивнула.
— Да. Он умер, Грейс.
— Хорошо, — сказала она.
Через несколько минут мы снова занялись любовью, и это было одно из самых прелестных и волнительных ощущений в моей жизни. Наши ладони сплющились друг о друга, руки и плечи тоже, и все части наших тел, вплоть до костей и нервов, казалось, любовно переплелись, не в силах расстаться. Затем ее бедра приподняли мои, ее ноги скользнули по тыльной стороне моих, ее пятки оказались под моими коленями — она захватила меня в плен, и я чувствовал себя совершенно скованным, как будто растворился в ее плоти, а наша кровь смешалась.
Грейс вскрикнула, а мне показалось, что звук вышел из моего горла.
— Грейс, — прошептал я, растворяясь в ней. — Грейс…
Когда я почти заснул, ее губы прошелестели над моим ухом.
— Спокойной ночи, — сонно сказала
— Ночи.
Ее язык проскользнул в мое ухо, теплый и наэлектризованный.
— Я люблю тебя, — пробормотала она.
Когда я открыл глаза, чтобы посмотреть на нее, она уже спала.
В шесть утра меня разбудил звук льющейся в душе воды. Мои простыни пахли ее духами и телом, едва ощутимым запахом больничного антисептика, а также нашим потом и любовными играми, въевшимися в ткань настолько, что, казалось, здесь прошла не одна, а тысяча ночей.
Я встретил ее у двери ванной, и она прислонилась ко мне, пока расчесывала свои волосы.
Моя рука скользнула под ее полотенце, и капли воды с ее бедра стекли по краю моей руки.
— Даже не думай об этом. — Она поцеловала меня. — Я должна повидаться с дочкой и вернуться в больницу, а после этой ночи я счастлива, что вообще могу ходить. А теперь иди мойся.
Пока Грейс искала чистое белье в ящике комода, который она, по договоренности, присвоила себе, я принял душ и находился в ожидании того постоянного чувства неловкости, которое неизбежно наступало, когда женщина проводила в моей постели более одного часа. Но, к удивлению, оно не появилось.
— Я люблю тебя, — пробормотала она тогда, засыпая.
Как странно.
Когда я вернулся в спальню, Грейс снимала с кровати простыни. Она уже переоделась в черные джинсы и темно-синюю рубаху.
Когда она наклонилась над подушкой, я приблизился к ней сзади.
— Дотронешься до меня, Патрик, — сказала она, — убью.
Мои руки вытянулись по швам.
Она повернулась ко мне с улыбкой на устах и грязными простынями в руках.
— Ты знаком со словом «прачечная»? — спросила она.
— Слыхал.
Она бросила подушку в угол.
— Могу я надеяться, что в следующий раз ты все-таки постелешь свежее белье, иначе нам придется спать на голом матрасе.
— Все будет в наилучшем виде, мадам.
Она обняла меня за шею и поцеловала. Она крепко сжала меня, и я ответил ей тем же.
— Кто-то звонил, пока ты был в душе. — Она отклонилась назад в моих руках.
— Кто? Еще нет и семи утра.
— Вот и я так подумала. Своего имени он не назвал.
— Что он сказал?
— Он знает мое имя.
— Что? — Я разжал руки, которые обвивали ее талию.
— Он ирландец. Я подумала, это твой дядя или кто-то знакомый.
Я покачал головой.
— Со своими дядями я не общаюсь.
— Почему?
— Потому что они братья моего отца и ничем не отличаются от него самого.
— О!
— Грейс, — я взял ее за руку и посадил на кровать рядом с собой, — что этот ирландец тебе сказал?
— Он сказал: «Вы, наверное, прелестная Грейс. Рад познакомиться с вами». — Она взглянула на стопку постельного белья. — Когда я сообщила, что ты в душе, он сказал: «Ладно, передайте, что я звонил и иногда буду наведываться», — и повесил трубку прежде, чем я спросила его имя.