Дай мне руку, тьма
Шрифт:
— Тогда были другие времена. Ты помнишь, Дев.
Девин кивнул.
— Совсем другие.
Джерри открыл кран, чтобы наполнить мою пивную кружку.
— Совсем другой мир, правда.
— Совсем другой, — подтвердил Девин.
Он принес свежую выпивку и поставил перед нами.
— Хотел бы помочь вам, ребята, — закончил свою мысль Джерри.
Я посмотрел на Девина.
— Кто-нибудь сообщил матери Кары?
Он кивнул.
— Она напилась до потери сознания и лежала у себя на кухне, но ее разбудили и сообщили. Кто-то сейчас дежурит у нее.
— Кензи, — сказал Оскар, — мы собираемся взять этого Мики Дуга. Был,
— Да, — сказал я, — но…
Девин наклонился ко мне.
— Гад, который это сделал, уже мертвец, Патрик. Верь мне.
Хотелось бы. Очень даже.
Перед нашим уходом, когда Девин и Оскар отлучились в туалет, я оторвал, наконец, свой взгляд от грязной стойки бара и обнаружил, что Джерри и Пэттон внимательно разглядывают меня. Пэттон жил у Джерри последние четыре года, и я считал, что единственное занятие этого пса — лаять, но одна встреча с внимательным взглядом его спокойных унылых глаз убеждала в том, что с ним лучше не иметь никаких дел. Эти собачьи глаза, очевидно, имели для Джерри до сорока различных оттенков — в диапазоне от любви до простой симпатии, но для любого постороннего — только один: открытая угроза.
Джерри чесал Пэттона за ухом.
— Распятие.
Я кивнул.
— Как думаешь, сколько раз подобное случалось в нашем городе, Патрик?
Я пожал плечами, не доверяя своему языку роль посредника.
— Думаю, не так много, — сказал Джерри, глядя на Пэттона, который лизал его руку. В это время вернулся Девин.
В эту ночь мне приснилась Кара Райдер.
Я шел через поле, усаженное капустой с человеческими лицами, которые я почему-то не мог узнать. Здесь же бродили пятнистые черно-белые коровы. Вдалеке горел город, и я различал силуэт моего отца на вершине пожарной лестницы, с которой он гасил пламя с помощью бензина.
Огонь постепенно распространялся за пределы города, затрагивая уже края капустного поля. Человеческие лица вокруг меня начали переговариваться, вначале это был невнятный лепет, но вскоре я смог различить четкие голоса.
— Пахнет дымом, — сказал один.
— Ты всегда говоришь так, — ответила одна из коров, сплевывая жвачку на капустный лист, в то время как из ее чрева вывалился мертворожденный теленок, которого она тут же затоптала копытами в грязь.
Откуда-то доносились крики Кары, но воздух над полем темнел, запах бензина все сгущался, а дым разъедал мне глаза. Кара продолжала выкрикивать мое имя, я уже перестал отличать человеческие головы от капустных, коровы мычали и шатались от ветра, дым окутывал меня все больше, и вскоре крики Кары прекратились вообще, а я с благодарностью принимал ласки пламени, которое начало лизать мои ноги. Итак, я опустился на землю посреди поля, спиной к ветру, и стал наблюдать за охваченным пламенем миром, а коровы жевали траву и качались взад-вперед, отказываясь убегать.
Когда я проснулся в своей постели, то задыхался от нехватки воздуха, а запах горящей плоти все еще бил мне в ноздри. Я следил за простыней, прыгающей в такт моему бьющемуся сердцу, и дал себе
Глава 10
Я приполз в свою постель где-то около четырех утра, но сон в стиле Сальвадора Дали разбудил меня около семи, а заснуть мне удалось лишь около восьми.
Однако все это ничего не значило для Лайла Диммика и его другана Уэйлона Дженнингса. Ровно в девять Уэйлон начал вопить о женщине, которая его обломала, и вскоре каскад визгов деревенской скрипки перевалил через мой подоконник и устроил в моем мозгу грохот, сравнимый с битьем фарфоровой посуды.
Лайл Диммик был дочерна загорелый маляр, приехавший сюда из Одессы, штат Техас, «из-за женщины». Он то находил ее, то терял, то возвращал обратно, но снова потерял, так как она убежала обратно в Одессу с парнем, которого встретила в здешнем баре, — это был слесарь-водопроводчик, ирландец, который вдруг понял, что в глубине души всегда был ковбоем.
Эд Доннеган владел почти всеми трехэтажными домами в моем квартале, за исключением моего, и каждые десять лет красил их наново, при этом нанимая одного-единственного маляра, чтобы тот работал, пока не покрасит все — в дождь, снег или солнцепек.
Лайл носил широкополую шляпу и красный платок вокруг шеи, а также большие темные очки в диковинной оправе, заслонявшие почти половину его маленького веснушчатого лица. По его словам, эти очки придавали человеку городской лоск, и это была его единственная уступка позорному миру янки, который был не способен оценить три главных божьих дара человечеству — виски «Джек Дэниэлз», лошадь и, конечно же, Уэйлона.
Я высунулся из окна и увидел, что Лайл стоит ко мне спиной, размалевывая соседний дом. Музыка гремела с такой силой, что он никогда в жизни не услышал бы меня, поэтому я просто закрыл окно, затем подумал и закрыл все остальные. Тем самым я свел рев музыки до одного тоненького голоска, звенящего в моей голове. После этого я вновь забрался в постель и закрыл глаза, молясь только об одном — о тишине.
Однако все это ничего не значило для Энджи.
Она разбудила меня вскоре после десяти, шныряя по квартире, варя кофе, открывая окна навстречу хорошему осеннему деньку и шаря в моем холодильнике. При этом Уэйлон или Мерл или, может, Хэнка вновь ворвались ко мне.
Когда это не возымело желаемого эффекта, она просто открыла дверь в спальню и сказала:
— Вставай.
— Убирайся. — Я натянул одеяло себе на голову.
— Вставай, малыш. Надоело. Давай.
Я швырнул в нее подушку, но она увернулась, и та пролетела дальше, разбив что-то на кухне.
— Надеюсь, тебе не очень нравились эти тарелки, — сказала она.
Я встал и, чтобы скрыть свои флюоресцентные «боксеры» в стиле Марвина-марсианина [6] ,обернулся простыней до пояса. В таком виде я проковылял на кухню.
Энджи стояла посреди комнаты, держа обеими руками чашку с кофе. Несколько разбитых тарелок валялось на полу и в раковине.
— Кофе? — спросила она.
Я нашел метлу и стал сметать осколки. Энджи поставила свою чашку на стол и наклонилась ко мне, подавая совок.
6
Мультипликационный герой-робот, известен с 1948 г.